Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки. «Загон», «Зимний день», «Дама и фефела»… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я не хочу нравиться. Я хочу бичевать её и мучить [ФАРЕСОВ. С. 311].

Будучи по жизни глашатаем самых разных идей, Лесков в политическом плане выступал как «безыдейный» писатель. Горький, например, обособлял его в кругу литераторов пореформенной поры от лиц более четкой и вместе с тем более узкой идеологической ориентации:

Лесков — совершенно оригинальное лицо русской литературы: он не народник, не славянофил, но и не западник, не либерал, не консерватор [ГОРЬК-СС. Т. 24. С. 235].

В силу независимости своего характера Лесков не желал быть ангажированным каким-либо направлением тогдашней общественной мысли.

Ни в 60-е — 70-е, ни в 80-е — 90-е годы:

Критики не знали, как быть с Лесковым — с каким общественным направлением связать его творчество. Не реакционер (хотя объективные основания для обвинения его в этом были), но и не либерал (хотя многими чертами своего мировоззрения он был близок к либералам), не народник, но тем более и не революционный демократ. Независимость во взглядах, желание отстаивать свою точку зрения — все эти факторы отразились на своеобразном характере лесковского даровании [ГР-ЭЙХ].

В частности, Лесков старался дистанцироваться и от свойственного консерваторам-охранителям оголтелого юдофобства и ксенофобии. Об этом свидетельствуют отдельные фрагметы из его переписки:

Н. С. Лесков — Е. Ахматовой, 3 мая 1881 г: «Я по убеждениям не принадлежу к юдофобам» [ВМ-ЛЕСК. С. 324];

Н. С. Лесков — К. А. Греве, 5 декабря 1888 г.: «„Единство рода человеческого“, — что ни говорите, — не есть утопия; человек прежде всего достоин участия, к какой бы национальности он ни принадлежал».

По поводу своих очерков «Религиозные обряды евреев» (1880), Лесков пишет А. С. Суворину 25 декабря 1879 г.:

Маслову даны известные Вам очень интересные очерки жидовской веры. Их еще нет в этом №, хотя я уже прочел корректуру. Конечно, это пойдет с нового года. Это хорошо, но там поставлено грубое заглавие: «Жидовская вера». Это, собственно, я подделывался к Вам, но, по-моему, это грубо… Не благоволите ли поставить «Набожные евреи»? Я бы очень об этом просил, см. «Письма» в [ЛЕСКОВ-НС].

Суворин, никогда словом «жид» не брезговавший, эту просьбу уважил.

Пытаясь определить своё собственное отношение к евреям, Лесков уже в 70-х годах столкнулся с определенного рода этической дилеммой. В бытовом плане, он, как декларативно русский-православный человек, не любил и боялся враждебных Христу иудеев. Но стоило только еврею принять христианскую веру, и он его уже не страшил. Так, например, Н. С. Лесков был знаком с Яковом Александровичем Брафманом, выкрестом-юдофобом, автором изданной им в 1869 г. (в 1875–1882 гг. вышло второе дополненное издание) за государственный счет «Книги кагала», и относился к нему с симпатией. Об этом свидетельствует тогда начинающий, а впоследствии известный историк еврейского народа и публицист Семен Дубнов

Во время посещения Лескова С. М. Дубновым ‹…› летом 1882 г. писатель, как вспоминает Дубнов, отпускал «комплименты Брафману» и его «любопытной „Книге Кагала“», уверял собеседника в искренности Брафмана, «верующего христианина», и, споря с Дубновым, высказывал «обиду на евреев, отождествляющих христианское иконопочитание с идолопоклонством» [ЛЕВИН С.].

Одиозно-скандальная «Книга кагала» представляла собой не что иное, как перевод протокольных записей решений руководства минской общины конца XVIII — начала XIX века[97]. Однако Брафман скомпоновал и прокомментировал их так, как будто они не утратили своего значения и в новое время.

Вся политика кагалов была представлена Брафманом в качестве тайного заговора, имевшего двоякую цель: держать в повиновении еврейские массы и всячески противодействовать государственной политике, якобы направленной на просвещение и реформирование быта евреев. Это произведение на многие годы стало «настольной книгой русского антисемитизма». По мнению еврейских историков, «Книга Кагала» в момент своего появления произвела шок на русских читателей. В том числе и на писателей. В домашней библиотеке Ф. М. Дос тоевского было <оба> издания этой книги[98]. Из нее Достоевский заимствовал идею еврейского status in statu для своей известной статьи «Еврейский вопрос» в мартовском выпуске «Дневника писателя» 1877 г. А Вс. Крестовский явно заимствовал у Я. Брафмана отталкивающее описание миквы (ритуального бассейна для окунания женщин) в своем юдофобском романе «Тьма египетская» (1889): первая часть трилогии под условным названием «Жид идет!»; две последующие части — «Тамара Бендавид» (1890) и «Торжество Ваала» (1891) [ЛЕВИН С.].