Человеческое и для людей (СИ)

Четвёртая симфония Аханолзара пронзила дом во второй раз, и Иветта (которая колебалась, сомневалась, суетилась слишком долго), вздрогнув, бросилась к двери с криком:

— Иду-иду!

И открыла её, потому что других вариантов не было: не откроешь сама — разрушат они, и ещё повезёт, если только дверь…

За порогом — кто бы мог подумать! — и вправду стоял Отмороженный Хэйс. А за ним, в осеннем сумраке, угрожающе маячили ещё двое: тоже Приближённые, то есть седые, «зрелого возраста» и в тёмно-сером; тоже высокие, но оба — ниже Хэйса (однако не так чтобы намного). «Тот-который-за-правым-плечом», худощавый, скуластый, со светло-зелёными глазами и узкими бровями, щеголял неожиданной стрижкой: асимметричной, с одной стороны волосы оголяли ухо, а с другой свисали аж до подбородка — такая была очень распространена среди молодёжи Авиры и казалась странным выбором для представителя Оплота. «Тот-который-за-левым-плечом», при всей своей печальности, на фоне таких спутников выглядел… мягче за счёт длинных густых волос, аккуратной бородки, чёрно-синих глаз и в целом более сглаженных черт.

Но ненамного: лица у всех троих были напряжёнными, сосредоточенными и мрачными — едва ли не похоронными.

(Кошмарное определение — отвратительная ассоциация, учитывая обстоятельства, успокойся, сконцентрируйся, возьми себя в руки…).

Отмороженный Хэйс был… всё тем же Отмороженным Хэйсом, которого Иветта не видела уже больше месяца, но не забыла бы, наверное, и за десяток лет: замкнутым, закрытым, словно бы не живущим; завёрнутым в четыре слоя одежды, изуродованной резкими, состоящими из сплошных острых углов орнаментами; поджарым, носатым, узкогубым, вдавливающим в пол своим невыносимым взглядом — мутным, морозным и мёртвым…

Под стать голосу, которым он размеренно проговорил:

— Добрый вечер, эри Герарди. Прошу прощения, но мы вынуждены обыскать ваш дом.

«Вынуждены обыскать?.. Прошу прощения, вынуждены обыс…»

Потрясающе. Нет, правда — восхитительная формулировка.

Интересно, она идёт в ход при любых сомнительных визитах? «Прошу прощения, но мы вынуждены вас ограбить»? «Прошу прощения, но мы вынуждены вас проклясть»? «Прошу прощения, но мы вынуждены вас убить»?

«”Добрый вечер”. Да он издевается».

Иветта оторопела настолько, что не успела поставить преграду между своими мыслями и языком.

— А на каком основании?

Она пожалела о вырвавшемся тут же и была совершенно уверена, что ей не ответят; и повезёт, если самой не придётся отвечать за неосторожные, наверняка кажущиеся дерзкими слова…

Но ей ответили — с равнодушием, которое отставало от безжалостности лишь на четверть шага:

— Ваши недавние действия кажутся нам подозрительными. Как и действия ваших друзей.

Кажется им. И всё? Всё?!

Подозрения — это никоим образом не основание, это не постановление Директории Каденвера или Оплота Вины; впрочем, Хранитель в определённых условиях имел чрезвычайные полномочия, и Хэйс им всё же (к сожалению, к несчастью, на общую беду) являлся, и пусть на Каденвере не было объявлено никаких «военных положений» или «стихийных угроз», разве можно было назвать эту, вот такую жизнь — мирной?

«И зачем тебе основания и оправдания, когда твоя сила превышает обыденную стократно, а за спиной стоит Архонт вместе со всей своей вотчиной?»

Как и действия ваших друзей…

…ваших друзей…

То есть и к ним придут — если уже не пришли. Клавдий, Дориан, Лета — те, кого хотелось защитить в первую очередь; именно те, кого сделанное должно было обезопасить.

«Неделимый… Что же я наделала? Единственное утешение, лишь одна надежда: если придут только с обыском, то всё будет хорошо, ведь у них хранится — только разрешённое…»

Отступила Иветта, чувствуя слабость в ногах и ощущая себя глубочайшей, невообразимой, по-настоящему феерической идиоткой.

Она ведь могла просто, выразив разрушающее намерение, уничтожить составы: сделать так, чтобы их словно бы не существовало — никогда, а потом, позже, снова купить ингредиенты и их смешать; и нечего бы было сейчас опасаться — то есть, по крайней мере, не ухудшали бы положение ощутимые, осязаемые доказательства вины, которые легко превратить в повод для чего угодно.

Ей хватило бы времени — для одного жеста его было более чем достаточно.

У неё была возможность себя спасти. Но вместо этого она по собственной же глупости собственным же бездействием себя обрекла.

И кто виноват-то — абсолютно во всём, в каждом последствии, от начала и до конца? Правильно. Иветта Герарди.

Иветта Герарди, теперь пугливо разглядывающая спины Приближённых: нелепая, неприкаянная, немощная тень в доме, который пусть временно и условно, но был — её.