Да, Иветте, пожалуй, хотелось признаться — в том, что она совершенно не понимала, почему с ней разговаривали здесь и неофициально, а не в Оплоте Вины и «под (приговорную) запись», раз уж его представители были недовольны очевидно, крепко и — разумеется — небезосновательно…
«Пожалуйста, прекрати».
— Да, ваше преподобие. — «И вы — прекратите тоже». — Вам всё правильно известно.
Её ответ, наверное, звучал как издевательская насмешка, однако был всего лишь очередной правдой, и хотелось лишь одного: чтобы всё поскорее закончилось — чтобы нелепая, несвязная и никчёмная история подошла к своему логическому, равно бестолковому концу…
— Он обсуждал с вами эти свои решения?
Или начала иметь
— Э… Нет, ваше преподобие.
«А что, должен был?»
Нет, было бы, конечно, неплохо: Иветта и сама задавалась вопросом, что же заставило Отмороженного Хэйса проявить милосердие, причём не единожды (как он проявил его — да-да —
Впрочем, чушь: даже тяжелейшее знание легче абсолютного неведения. Предпочтительнее судорожного недоумения, и если бы его ещё можно было с кем-нибудь разделить, не говоря уже о что-либо изменить…
«Даже не думай».
— Он не ставил условия? Не выдвигал требования? Не пытался склонить вас к чему-либо, утверждая, что вы у него в долгу?
Да… нет. И опять нет. И снова — твёрдое нет.
(«Вам, Приближённая Цольгерг, стоит отдать должное: предположения у вас отличные. Разумные и закономерные — прямо-таки первоклассные предположения».).
Вот только реальности — не соответствующие.
Нет, Отмороженный Хэйс ничего от неё не хотел; ни на чём не настаивал, хотя мог бы — и даже упрекнул всего один раз: очень давно, ещё в самую первую встречу и не то чтобы особенно сильно; а она без сомнений и колебаний нарушила закон дважды, и выгородилась в собственных глазах целиком и полностью, и забыла об этом, и продолжила мысленно поносить того, кто позволил ей — просто выкинуть ошибки (преступления, преступления,
И чувствовала себя сейчас неожиданно
До безумия глупой; умеющей лишь отворачиваться и убегать — с глазами, закрытыми настолько плотно, что веки слипались воедино, и не разодрать их было без посторонней помощи.
Неожиданной, непреднамеренной и неаккуратной, а потому эффективнейшей.
Заставляющей признать, что Хэйс был странным, причём зачастую — пугающе, однако не угрожал и не причинял вреда; наоборот, старался, невзирая на интернирование, вести себя примерно по-человечески, и пусть формулировки у него постоянно хромали, а поступки так и вообще ползали (джелато передаёт «искромётный привет»), он очевидно пытался проявить некое… дружелюбие; и Иветта хоть когда-нибудь сказала ему за это «спасибо»?
(«Спасибо, что не отправили меня в Оплот Вины, хотя оснований было предостаточно»; «Спасибо, что пояснили, что ждёт Хранителя Краусса, хорошо, что он не умрёт», «Спасибо, что показали “Лестницу в небо”, она и вправду поразительно прекрасна»?).
Нет. Нет — не сказала.
— Нет, ваше преподобие. Он… ничего такого не делал.
Ей не хотелось его благодарить. И на то имелись веские причины, которые никуда не исчезли: к любому «спасибо» прилагалось неизбежное и неотъемлемое «но» размером с Вековечный Монолит — с совокупность шестнадцати Оплотов и всего, что их окружало; и тем не менее…
И тем не менее.
(