Человеческое и для людей (СИ)

Себастьян перестал шарахаться от магии — но не от Приближённых. И время, конечно, утешало и сглаживало остроту углов, но также углубляло и усугубляло обман. Наличие которого делало любые гипотетические глобальные предложения аморальными.

Этельберт надеялся, что всё образуется: что они — вместе — дойдут до момента, когда можно будет всё обсудить и решить без неизбежной трагедии; вот только тайное всегда становится явным.

Странно, что оно милосердно не всплывало — четыре долгих года.

И когда оно всё же всплыло, Себастьян поступил как умный человек, которому четыре долгих года лгали в лицо: скрыл потрясение, попросил отложить разговор, потому что правда требовала обдумывания — и, дождавшись ночи, ушёл.

Этельберту было тяжело его в чём-либо обвинить.

Он отправил иллюзию — большую иволгу лазурно-фиолетового цвета, означавшего раскаяние — со вложенной голосовой последовательностью, которая содержала извинения и две просьбы: написать, когда это покажется… возможным, и не отказываться от открытого в банке счёта.

Себастьян поступил как гордый человек, которому четыре долгих года лгали в лицо: вторую просьбу начисто проигнорировал.

Никаких писем от него Этельберт не получил за все сорок четыре очень и очень долгих года.

И Создатели благодетельные, ему было — сто двенадцать, он развеял сначала прах отца, а затем — матери, участвовал в закрытии сотен Разрывов, написал под различными именами десятки статей, любил, дружил, и поскальзывался, и падал, и помнил, жил — насыщеннейшей жизнью; он давно должен был отпустить эту историю…

Должен был — но не смог.

Когда шестнадцать составили и утвердили свою позицию по Университетам Магии, его сильнейшество напомнил ему, что на Каденвере Хранителем является удивительно молодой для подобной должности Себастьян Краусс, и приказал — именно приказал — возглавить «наступление».

Его намерения были благими. Но сделали обстоятельства встречи, мягко говоря, не лучшими.

Этельберт понимал, почему его приветствовали, а не желали — здоровья.

— Здравствуй, Себастьян.

Ему хотелось поморщиться от того, как холодно звучал его голос.

Последние семь месяцев он испытывал… определённые трудности с выражением эмоций; далеко не лучшими были и обстоятельства, и время; всё должно было сложиться не так, случиться — совсем иначе…

Что ж. Работать всегда приходится с реальностью, а не личными желаниями.

И Этельберт хотел начать объясняться, но Себастьян опередил его, всё также уверенно и ровно спросив:

— Вы действительно гарантируете безопасность студентов и не относящихся к Университету жителей Каденвера?

— Да.

«Я ведь пообещал — в самом начале…»

— А магистров? Оставшихся здесь и отправленных в Оплот Печали?

— В безопасности и те, и другие. Себастьян, послушай, я…

«Я гарантирую безопасность всем, и тебе — в том числе; меня не было бы здесь при другом раскладе, и ничто не грозит — даже остальным Хранителям…»

Себастьян плавно поднял свободную (правую) руку и с холодностью, которая, в отличие от холодности Этельберта, наверняка была намеренной, сказал:

— Нам не о чем говорить.

О, им было, о чём говорить.

Между ними, извиваясь, скручиваясь и шипя, простирались сорок четыре года, и Этельберт хотел спросить о бесконечно многом: «Как ты жил?», «Где ты был?», «С кем успел познакомиться, поссориться и разойтись?», «Что тебе нравится и не нравится — теперь?», «Стал ли мир добрее к тебе, чем был?».

Хотел высказать — долго копившееся: «Я читал твои статьи — ты с каждым разом мыслишь всё смелее и шире», «Ты стал магистром в тридцать два, и Хранителем — в пятьдесят шесть; я восхищён и надеюсь, что цена была не слишком высока», «Я желаю и готов помочь тебе всем, чем только смогу»…

«Согласно моему завещанию, ты — мой основной наследник».

Он смотрел на изменившегося Себастьяна (складки между бровями, веерообразные морщины под носом, расходящиеся — в уголках глаз и губ; седина в тёмно-каштановых волосах, густых и длинных — очень хорошо, что длинных, ведь Себастьян попал к Кандичу с длинными волосами и после упрямо их обрезал, а теперь перестал, то есть переболел и пережил…) и понимал, что говорить с ним попросту не желали.

По совершенно очевидным и обоснованным причинам.

И Этельберт отказывался навязываться и принуждать — не было у него, к счастью, такой обязанности.

Он улыбнулся (точнее, попытался, ведь определённые трудности с выражением эмоций никуда не делись), коротко поклонился, вышел из дома и, взглянув на затянутое тяжёлыми, почти непроглядными, монотонно-серыми облаками небо, злорадно спросил у себя: «А чего ты хотел?»

Убийца.

Детоубийца.

Начал с обмана и продолжил — им же.

Сможешь вернуться и рассказать ему, что случилось семь месяцев назад?

Нет? О, естественно, нет. Куда тебе.

Глава 4. Дочь мастера слов и мастера чисел

…что вы хотите, чтобы я вам рассказала? Что нового я могу рассказать? Я всего лишь пекарь, я…