Человек бегущий

На следующее утро мы ехали на север вдоль побережья Балтийского моря по монотонным еловым лесам навстречу солнцу, висевшему неподвижно над горизонтом. Леса редели, перемежались болотами, в них появлялось все больше тяжелых валунов, а на горизонте вставали сопки. Мы проехали портовые Лулео и Умео, типичные северные фактории со своими складами и рыбозаводами, и прибыли в пограничный город Хапаранда, стоящий при впадении реки Торнио в Ботнический залив. Было около трех утра, но ничто не говорило о ночном часе: ярко светило солнце, по улицам бродили люди, на террасах кафе сидели посетители в пледах с бокалами пива, на каменистых отмелях в широком устье реки стояли рыбаки со спиннингами – обычное безумие белой ночи в северном городе, когда природа и люди отыгрываются за безмолвие и сумрак долгой полярной зимы. На финском берегу реки, в городе Торнио, исправно дымила пивоварня Lapin Kulta, «золото Лапландии», на бутылках которой был изображен бегущий олень на фоне красного полуночного солнца.

За этим солнцем мы и поехали дальше, вверх по реке по финскому берегу, отменив первоначальные планы, забыв московские дела. Богатая долина Торнио с ухоженными домиками и аккуратными рулонами сена сменилась сосновыми лесами, затем лесотундрой с редкими кривыми елями. Дорожные знаки предупреждали, что мы въехали в олений край, и вскоре стали попадаться и сами олени – матери-важенки с длинноногими оленятами выскакивали на шоссе и в панике долго бежали перед машиной, подкидывая аккуратные белые задки. Сопки вокруг становились все выше, а деревья все ниже: за елями пошли низкорослые сосны, за ними узловатая, перекрученная ветрами арктическая березка, которая крепко держалась корнями за огромные черные камни, но вот сдалась и она, началась каменистая заполярная пустыня. Мы приехали в заказник Кясиварси, самую большую в Европе охраняемую территорию дикой природы: если карту Финляндии представить в виде человеческой фигуры («девы Финляндии», как называют ее сами финны – при этих словах я обычно представлял блондинку с развевающимися на ветру волосами с баночки плавленого сыра «Виола» из детства), то это будет ее правая рука – левую, Петсамо (Печенгу), ампутировал Советский Союз по итогам Второй мировой. Собственно, Käsi по-фински и значит «рука». Это каменистая территория, предгорье Скандинавского хребта, с высокими, до километра, сопками, долинами рек, поросшими карликовой березой и ивой, и ледниковыми озерами. Сопки на языке народа сами, саамов, называются tunturi, отсюда и пошло слово «тундра».

Мы остановились в деревне Килписъярви на границе с Норвегией, у подножия сопки Саана, священной горы саамов, что нависала над окружающим пейзажем мощным горбатым профилем, на берегу озера Килписъярви, из которого и вытекала река Торнио, приведшая нас сюда. На западном берегу озера виднелась мягкими взгорьями Швеция, а к северу начиналась Норвегия, встававшая вдали снежными пиками и ледниками Скандинавских гор, обрывавшихся к морю. На краю озера находилась памятная стела, точка пересечения трех границ, где не раз символически сходились на лыжах три правителя, норвежский и шведский короли и финский президент, и решали дела государственные. Впрочем, границы эти долгое время были условны для коренного населения, саамов, которые веками кочевали с оленями от верхней тундры до моря, не зная о существовании государств и одетых в смешные камзолы людей, которые где-то за тридевять земель в каменных домах рисовали карты и подписывали договоры, включая туземцев в свои епископства и провинции.

Из Килписъярви вело на север единственное шоссе, проложенное через сопки во время Второй мировой войны немцами, которые хотели протянуть железную дорогу до самого Киркенеса в Норвегии, но не успели. Мы проехали по нему сорок километров мимо норвежского пограничного поста – таможенники лишь безразлично кивнули при виде машины с немецкими номерами – и спустились из голой тундры с ледяным ветром в благодатную долину Люнген-фьорда в рыбацкую деревню Шиботн, где цвели яблони, шумел сосновый лес, на лугах паслись овцы, а на крышах домов по старой норвежской традиции колосилась сочная трава. Фьорд протянулся отсюда стокилометровым языком к морю, но даже до этого места, в полутысяче километров за Полярным кругом, доходило теплое дыхание Гольфстрима. Светило солнце, кричали на ветру чайки, качались на волнах крепкие, крутобокие рыбацкие катера, от охапок водорослей в зоне отлива остро пахло йодом. На противоположном берегу высилась черная стена гор, между которыми голубым покрывалом спускался вниз ледник Люнген.