Человек бегущий

Здесь, у вод фьорда, наш внезапный бросок на север под полуночным солнцем завершился. До мистического Нордкапа оставалась еще пара дней пути, учитывая сложное расписание паромов между островами, но нам надо было уже возвращаться в Москву, да и денег оставалось в обрез, на дорогу домой, и мы повернули обратно в Килписъярви. В глубине души я был этому рад, мне полюбилось это место, надежно вписанное в пейзаж между озером и сопкой, бескрайним небом и голым камнем – а горизонт пустынной тундры напоминал мне о Чукотке. Я нашел там новую точку отсчета и центр притяжения и на протяжении многих лет возвращался туда, тем более что вскоре переехал на несколько лет жить в Финляндию, в Хельсинки, и Лапландия стала ближе – всего лишь на расстоянии дневного перегона на машине.

Поначалу это были побеги с палаткой на неделю-полторы, когда я брал короткий отпуск, загружал в свой крохотный «Пежо», всегда стоявший наготове, походный рюкзак с примусом и запасом сублимированной альпинистской еды и ранним утром, затемно, выезжал из Хельсинки на шоссе № 4, ведущее через Лахти, Хейнолу и Юваскюля, край лесопилок и озер – в Оулу, Кеми и дальше в страну полуночного солнца. Моим бессменным компаньоном в этих поездках был курцхаар по кличке Олли – вернее, это была особая финская помесь коротко- и жесткошерстной легавой, так что он был изящен и стремителен, как курцхаар, и вынослив и устойчив к капризам природы, как дратхаар. В свой первый поход он отправился еще годовалым щенком, и этот опыт оказался для него нелегок: приходилось карабкаться по скалам и прыгать по острым камням, переходить ледяные реки, терпеть укусы комаров или ночевать мокрым и замерзшим на горных плато, в трепещущей от ветра палатке. Как-то ночью он почувствовал тепло, идущее из моего спального мешка, и попытался залезть туда через отверстие для лица – я обнаружил его уже наполовину втиснувшимся внутрь, его задние ноги беспомощно дрыгались у меня перед носом. С тех пор я по ночам укутывал его всей сухой одеждой. А утром он долго отказывался выходить из палатки – уже закипел примус, был съеден завтрак и собран рюкзак, а он все сидел внутри, и только, когда я вынимал каркас из палатки и она обрушивалась на него бесформенной грудой, нехотя вылезал наружу. Я собирал палатку и отправлялся в путь, а он еще долго сидел на месте нашей ночевки, словно надеясь, что палатка образуется вокруг него снова. Но затем поднимался, догонял меня, начинал увлекаться звуками и запахами летней тундры, свистом птиц, писком леммингов и забывал о ночных переживаниях.

А шагали мы долго, проходя иногда до тридцати километров в день, что для Лапландии, с ее болотами, реками и россыпями камней, немалое расстояние – вот где пригодились уроки ходьбы по тундре, полученные от чукчей. Я намечал на карте отдаленную цель – сопку или озеро, и шел строго по азимуту, пересекая каменистые гряды или переходя вброд реки. Бывало, на поиски брода уходило по полдня – найдя разлив реки с отмелями, я раздевался догола и брел по пояс или по грудь в воде, иногда в носках, чтобы не поскользнуться на камнях, держа рюкзак на голове, а Олли – привязанным ко мне за шлейку, чтобы не унесло быстрым течением. На берегу мы обсыхали, если было холодно – я наскоро разводил костер. День и ночь смешались в этих походах; на свежем ветру, в звенящем арктическом воздухе, напитанном запахами камня и мха, силы удваивались и утраивались, я мог шагать, пока идется или пока была под ногами хорошая сухая тундра; останавливал себя в три, четыре утра и после короткой стоянки шел снова. А если уставал, то мог остановиться и среди дня, найти прогретое солнцем место с плоскими камнями, заварить себе чаю, выпить его с галетами и вяленой олениной и заснуть прямо на воздухе, положив голову на мох и обняв рукой Олли, моментально пристраивавшегося рядом.

С годами в этих походах он освоился и превратился в настоящего хозяина тундры: деловито рыскал по болотам, бесстрашно бросался в холодные реки, находил и показывал мне самый удобный проход между камнями. Помню его на вершине сопки Тербмисварра, что стояла стометровой скалой над озером Тербмисярви, открывая вид на все бескрайнее нагорье, с которой открывался вид на все бескрайнее нагорье Кясиварси, черно-бурое, с пятнами снежников и зелеными долинами рек: там он мог стоять целый час, глядя на окрестность, открытую на сотню километров вокруг, на пролетающих внизу птиц, нюхая воздух раздувающимися ноздрями крупного охотничьего носа, а ветер с фьорда трепал его длинные висячие уши и доставшиеся от дратхаара солидные усы. Там он и остался после семнадцати лет собачьей жизни, наполненной переездами, походами и забегами, прах его развеялся по северному ветру, дух его рыщет по тундре, охотится на леммингов среди кочек, поднимает из кустов упитанных арктических куропаток и пьет воду из чистых, прозрачных озер, где вода от холода сладкая и густая.

4. Вояджер