Человек бегущий

Поселок Сисимиут, что переводится с инуитского как «лисья нора», расположен на западном побережье острова. Сверху, как все гренландские поселения, он похож на горстку разноцветных кубиков «Лего», брошенных на заснеженные берега фьорда: повсюду в Арктике дома красят во все возможные цвета, стараясь оживить пустынные пейзажи; рядом был порт, где у причалов стояли обледеневшие траулеры. Одно из ответвлений Гольфстрима, идущее вдоль канадского побережья, доносит до западного берега Гренландии теплую воду из тропиков, море там не замерзает, и местные рыбаки круглый год вылавливают мелкую, самую вкусную, гренландскую креветку. Еще там ловят треску – сезон нереста уже прошел, рыбьи тушки вялились на веревках, подобно белью, у крыльца каждого дома, вперемешку с чулками и торбасами из шкуры нерпы, украшенными национальным орнаментом. За весенние месяцы рыба высушится солнцем и напитается соленым ветром, в начале лета вяленое филе срежут с хребта и оно превратится в знаменитый северный деликатес «торфиск», сушеную треску, которой питались поколения мореплавателей.

По окраинам поселка, забираясь вверх на склоны сопок, стояли сотни собачьих будок, скорее, целых домов – по статистике, на четыре тысячи жителей там приходится десять тысяч собак, как минимум по одной упряжке на инуитскую семью, и в каждой – 10–13 рабочих хвостов, плюс щенки, старые и больные собаки; можно представить дело так, что основным населением поселка являются собаки, а люди заняты их обслуживанием и прокормом. Это все сплошь гренландские лайки, выносливые, мохнатые и неунывающие, плод тысячелетней местной селекции. Отсюда их можно только вывозить, ввоз собак в Гренландию выше Северного полярного круга строжайше запрещен, чтобы сохранить чистоту породы.

У собак идет своя жизнь: обитатели соседних домиков лениво перебраниваются, неподалеку идет раздача моржового мяса упряжке, и каждая собака, привязанная на цепи к металлическому тросу, терпеливо ждет своего куска, а вот щенок отважно путешествует от одной упряжки к другой, и перед каждой заваливается на спину пузом кверху, давая себя обнюхать и выражая свою покорность. А по ночам эти тысячи лаек поднимают вой, переходящий от стаи к стаи, обрастающий новыми голосами в этой древней полифонии, поднимающейся к равнодушному, вымороженному небу.

Готовясь к гонке, я прожил в Сисимиуте неделю, разведывал трассу гонки – в условиях бесснежья она оказалась жесткой ледяной лыжней, которую не брал даже резак ратрака, и лыжи на мелких перемороженных кристаллах снега тормозили и «тупили», моментально теряя смазку. Я прокатился на собачьей упряжке, глядя, как мелькают перед глазами тринадцать задних пар лап и колышутся тринадцать хвостов (в гренландской упряжи, в отличие от парной на Аляске, собаки запряжены веером), и напоследок взял напрокат снегоход, теплый комбинезон и поехал за полсотни километров на ближайший ледник. Он находился внутри острова, на высоте 1500 метров над уровнем моря, и там было заметно холоднее, чем на берегу. Я приехал туда вечером, ближе к закату, когда температура перевалила за –20 и стремительно опускалась. Передо мной на десятки километров вокруг расстилалось белое пространство, миллиарды тонн льда, осевшие здеськ концу ледникового периода; казалось, что время остановилось с этим льдом и я стою на краю вечности, крохотная фигурка в красном комбинезоне посреди ледяного океана. За спиной равномерно стучал мотор снегохода, и я выключил его, чтобы не смущать космическое безмолвие. На снегу догорали оттенки розового, который у горизонта переходил в фиолетовый, небо было бледно-бирюзовым, и в бесконечной высоте, словно булавочные уколы, проклюнулись первые звезды. Тишина была оглушающей, от нее кружилась голова и пульсировала кровь в ушах.