Человек бегущий

В финишном городке нас ждут двухместные палатки, расставленные на льду фьорда, и большая палатка-кухня, где работает тепловая пушка, можно просушить одежду и приготовить на газовой горелке еду: для меня это неизменные макароны и оливковое масло из взятого с собой пузырька, чай с галетами и сыром. Позади к палатке пристроен отсек для подготовки лыж, где стоит несколько станков и выведен удлинитель для утюжков. Там чад коромыслом, народ дымит парафинами и порошками, колдует над мазью держания. Дождавшись своей очереди, я тщательно вычищаю медной щеткой потертую на льду поверхность лыж, кладу слой графитовой мази, затем низкофтористый зеленый парафин – на вымороженном сухом снегу фтористые порошки не нужны – и тщательно вычесываю лыжи разными щетками, полирую их, пока они не приобретают сытый глянцевый блеск. Выбравшись из духоты палатки на мороз, ставлю лыжи к еще двумстам парам у борта палатки. Глухо стучит движок, по периметру лагеря светят прожектора, в их лучах летит параллельно земле мелкий снег. Стоят запорошенные снегоходы, рядом вереница сугробов – и вдруг один из них поднимается и отряхивается: это лайки из упряжки свернулись калачиками на снегу и спят, полузанесенные. В морозной мгле едва угадываются высокие берега фьорда и над ними небо – наверное, сверху наш лагерь, затерянный среди льдов, кажется пятнышком света среди вечной ночи. Я залезаю в палатку, где уже расстелена подстилка-пенка, бросаю на нее свой самонадувающийся коврик «карримат», забираюсь в пуховый спальник и засыпаю под мерный стук движка.

Наутро все затянуто серой пеленой метели. Пробираюсь под зарядами колючего снега к общей палатке, собираю просохшую одежду, варю себе овсянку, проверяю лыжи – хорошо, что я вчера не положил на колодку жидкую мазь, как сделали многие, а только тонкий слой грунта под утюг: нам предстоит 40-километровый этап по занесенной целине. Стартую в первой группе, лыжня поднимается от фьорда к тундровому плато и начинает петлять по нему. Сегодня гонка для рук, можно пройти всю дистанцию даблполингом, работая только палками. В этом упражнении я сильнее, иду в группе лидеров, иногда выхожу на смены, толкаясь по жесткому, перемороженному свежаку, словно по песку – каждому следующему лыжнику сзади катить все легче и легче. Мы то утыкаемся в стену метели, которая сечет по щекам, забивая рот и мешая дышать, то разворачиваемся и несемся по ветру, подгоняемые сзади белыми вихрями. Местные лыжники не так сильны в даблполинге, как рослые норвежцы, и отстают, и мне удается «отдержаться» с лидерами до конца этапа, заехав четвертым.

Новый лагерь теперь был разбит на горном плато. Мы искали свои палатки, проваливаясь по колено в сугробы, а из снежной пелены один за другим выныривали все новые группы финиширующих. К вечеру метель стала утихать, в небе появились просветы, и на закате солнце окрасило небо и окрестные сопки в тревожный кроваво-красный цвет. Холодало, градусник показывал –25, никто не торопился расходиться по палаткам и спальникам из тепла общего тента. Но вот пришло время отбоя, я прошел по скрипучему снегу к своей палатке, разделся до нательного белья и нырнул в холодный спальник. Поначалу била дрожь, потом тело постепенно нагрело мой кокон, и я заснул. Проснулся среди ночи от того, что на лицо упала сосулька: от моего дыхания на стенке палатки надо мной намерз ледяной сталактит, который обрушился на меня мелкими кристаллами. За ночь я просыпался еще дважды, чтобы сбить наросты льда, и встал незадолго до рассвета. Оделся, с трудом раскрыл замерзшую «молнию» входа, вбил ноги в окаменевшие ботинки – о том, чтобы завязать шнурки, не могло быть и речи – и вылез наружу. На востоке лимонной полоской занимался рассвет, на небе догорали последние звезды, на градуснике было –35. Я замер на минуту, глядя на оцепеневший, притихший лагерь, пытаясь впитать в себя все совершенство этого момента, равновесие человека и природы в морозной стихии. Лимонный цвет у горизонта превратился в розовый, и из-за далеких гор появился багровый край солнца, величественного и холодного, как все вокруг.