Человек бегущий

Я вернулся к снегоходу и дернул трос стартера. Мотор вежливо покашлял и замолчал. Я дернул снова и снова, но двигатель не заводился. Я скинул рукавицы, открыл аварийный бардачок, достал запасные свечи с ключом и тут же от волнения уронил одну свечу в снег. С проклятиями обдув и протерев ее, я заменил свечи, но и это не помогло: мотор не пробуждался. Вспотевший, я сел на сиденье и попытался трезво оценить ситуацию: до поселка пятьдесят километров, до проезжей трассы – сорок, идти по глубокому снегу как минимум до утра, если не собьюсь со снегоходного следа, а мороз явно будет за тридцать. «Вечность оказалась ближе, чем я думал», – пошутил я про себя, но в груди становилось все тревожнее. На ледник опускались сумерки, до темноты оставалось около часа, звезды разгорались ярче. В этот момент я заслышал стук мотора чуть ниже ледника и увидел пляшущее пятно света: это ехал снегоход с санями. Я закричал что было сил и, проваливаясь через наст, побежал в его сторону, но он был слишком далеко и вскоре скрылся за изгибом рельефа. В отчаянии я сбросил шапку и сел на снег – мокрую голову тут же схватило морозом – как вдруг я оказался в свете фары: снегоход объехал крутой склон и появился сзади. Управлявший им охотник в кухлянке с капюшоном и толстых медвежьих штанах без лишних слов понял, в чем проблема, подошел к моему снегоходу с открытым кожухом и выкрутил свечи. Посмотрел их при свете фар, достал зажигалку, прокалил, ввернул обратно – и с третьей попытки мой мотор зачихал и завелся. По-прежнему не говоря ни слова, охотник поковылял к своему снегоходу, взревел мотором и погнал в сторону поселка – и я за ним следом, задыхаясь в клубах снежной пыли, стирая ее с горнолыжных очков, боясь потерять этот скачущий передо мной спасительный красный огонек.

Накануне гонки я гулял по Сисимиуту, наблюдая его повседневную жизнь – женщин в расшитых национальных костюмах, деловито паркующих массивные пикапы возле магазина, детей на ледяной горке возле школы – все, как один, без шапок, с черными смоляными волосами, деревянную церковь XVIII века, построенную еще просветителем Гренландии Хансом Эгеде, знаменитый экобассейн, поставленный на сваях над землей, чтобы не потревожить вечную мерзлоту. На крыльце одного из домов чинно сидел старик-инуит в белых торбасах, наблюдая жизнь улицы. Я по-английски спросил разрешения сфотографировать его, он в ответ сделал жест рукой, приглашая меня внутрь. Я снял обувь в прихожей и прошел в гостиную, где царил идеальный порядок: обеденный стол с чистыми салфетками, до блеска начищенная кухня, на стене распятие и масса фотографий. Старик усадил меня за стол, заварил чай, достал сдобную булку, масло и начал угощать, отрезая куски булки, намазывая их маслом и передавая мне. Я не был голоден, но из вежливости ел – старик, то ли видя мою худобу, то ли предполагая чрезвычайные испытания на завтрашней гонке, кормил меня, как рождественского гуся. Скормив мне булку, он заговорил по-инуитски, показывая рукой на фотографии, на которых были изображены инуиты в национальных костюмах с застывшими лицами. Я не понял ни слова, но догадался, что его жена умерла, а дети разъехались, сам он, бывший рыбак и охотник, доживает свой век один в этом доме. Напоследок он надел свою праздничную одежду и сел на стул, сделав для снимка такое же торжественное лицо, как и его предки на фотографиях на стене, и на прощание вручил мне свой адрес, написанный печатными буквами на кусочке картона от сахарной пачки – на него я позже выслал готовые снимки.