Человек и его тень

— Ши и правда наводит на раздумья. Есть одно дело, которое все это время я держал про себя, боялся обмолвиться о нем вслух. Добро, что ты считаешь его хорошим человеком, не выдашь, чтобы выслужиться, я расскажу тебе все. Ведомо ли тебе, что в те времена, когда крушили «четыре старых», хунвэйбины отнесли меня к рабочему классу, и поэтому вещи, реквизированные ими поблизости, они складывали в пустой комнате рядом с моей проходной, чтобы ночью я их сторожил. Само собой разумеется, на дверь они повесели громадный замок и ключ держали у себя. Помню, тогда была дождливая ночь. Слышу, кто-то тихонько стучит в дверь проходной. Открываю — Ши! Говорю ему: «Что стряслось? Что делаешь здесь в полночь?» Он спрашивает: «Уважаемый Гэ, днем они обшарили весь переулок Бамбуковых листьев?» Я отвечаю: «А то нет! Сегодня они реквизировали добра больше, чем в любой другой день, кладовка забита почти до потолка». Говорю ему это, а сам думаю: ведь у Ши родственников нет и друзей тоже. Какое отношение к нему имеет этот самый переулок Бамбуковых листьев? Зачем он интересуется всем этим? По его лицу нельзя было догадаться, что он задумал. Молчал он минут эдак несколько, потом вдруг без всякого говорит: «Отопри мне дверь из твоей проходной, я хочу взглянуть, что там внутри!» Я прямо обалдел. Между проходной и соседней комнатой, превращенной в кладовку, на самом деле существовала дверь, но уже много лет как она была заколочена наглухо. От страха я даже задрожал весь, говорю ему: «Тебе самому жить надоело, еще и других хочешь потянуть за собой!» Выслушав это, он больше не пытался уговаривать меня. Подошел к заколоченной двери, достал приготовленные загодя клещи, отодрал доски, прибитые к косякам, толкнул дверь и вошел в кладовку. Я быстро за ним, а по сердцу-то у меня будто сотни слизняков поползли, как быть, что делать — не знаю. Войдя внутрь, Ши осмотрел всю собранную мебель. Потом заметил резной чайный столик, подошел, погладил его своими огромными лапищами, пробурчал под нос: «Ну и ну, действительно, тоже утащили!» По правде сказать, на мой взгляд, столик этот не представлял собой ничего особенного. Рядом куда лучше мебель стояла! А Ши отодвинул его в сторону и стал внимательно перебирать кучу всяких старых вещей. Посмотрит — отложит, возьмет другую, неторопливо разглядывает… Наконец он поднялся, ничего не взяв, вышел из кладовки и забил доски на прежнее место. Потом поблагодарил меня, и не успел я глазом моргнуть, как он исчез.

После этого рассказа личность дядюшки Ши стала для меня еще более загадочной. Что же это за человек? Очевидно, опираясь только на цитаты вождя, на личные дела, на «классовый анализ», на «внутреннюю ревизию и внешнюю проверку», на установку: «К признавшим вину подходить снисходительно, а к упорствующим — строго», на принцип: «Выколотить у человека признание в совершении преступления, а потом верить этим признаниям»… опираясь на все это, нельзя понять его внутренний мир. Ведь я считал когда-то дядюшку Ши самым пустоголовым, самым отсталым, самым недостойным внимания, самым неинтересным и даже самым никчемным человеком, однако в этом бешеном, беспорядочном, странном и ненормальном мире один он сумел сохранить свое «я» и не поддался воле бурлящей, захлестывающей волны…

В результате тяжелого труда мы наконец все же вытащили пень с корнями, похожими на щупальца спрута. Когда везли его в школу, от усталости, наверно, тачку я не удержал, и она опрокинулась в конце переулка, земля и куски корней из нее вывалились. Гэ торопливо помог мне поставить тачку прямо и, нагнувшись, стал собирать вывалившуюся землю и корни.

— Зачем вы это делаете? Ведь переулок-то подметают! — сказал я ему.

Но старик Гэ продолжал сгребать ладонями землю и корни.

— В наказание этот переулок подметает бывшая княжна. Нынче ей уже далеко за пятьдесят, вся она хворая. Давай хоть немного побережем ее! — со вздохом откликнулся он.

В воображении всплыл образ Цзинь Цивэнь, но сочувствия он у меня не вызвал, поэтому я бросил:

— Ха, ежедневно она подметает такой длинный переулок и справляется же!

Старик Гэ поднялся с земли, выпрямился, оперся жилистыми руками о борт тачки и, тяжело дыша, сказал:

— Слышал я, будто каждый раз после полуночи кто-то за нее подметает переулок, а ей оставляет кусок шагов в тридцать. На рассвете она приходит, немного помашет метлой, и все. Не то давно бы уж ноги протянула.

Его слова сначала меня ошеломили, но, вспомнив о глупой преданности Цююнь и мастера Вана княжне Цзинь Цивэнь, я кое-что смекнул и, не говоря больше ни слова, опять принялся толкать тачку по направлению к школе.

7

Вот и еще одно лето, такое же знойное и душное, как и то, что я уже описывал. Раннее утро. Тишина. И школа, и чисто выметенный школьный двор чем-то напоминают мне корабль, преодолевший вместе со своими обитателями бурные волны и добравшийся наконец до тихой и спокойной гавани.