Человек и его тень

Лучи утреннего солнца освещают возведенную перед входом в школу и кажущуюся особенно яркой красную арку с изречениями вождя. Золотые иероглифы на ней сияют так, что глазам больно смотреть на них. У подножия арки в два ряда, полукругом, стоят горшки с цветами: аспарагус длинные зеленые ветви свесил вниз, а эуфорбия красуется бутонами, похожими на колокольчики, по бокам арки в кадках высятся две пальмы. Удивляться всему этому не приходится. Достаточно пройти по мощеной дорожке немного вперед к учебному зданию, взглянуть на укрепленную на обочине черную доску с радужной надписью, и сразу станет ясно, для чего все это сделано. На черной доске цветной гуашью нарисован букет распустившихся роз, поперек букета лозунг на китайском и английском языках возвещает: «Горячо приветствуем в нашей школе иностранного гостя из . . .!»

Идет уже 1973 год. Руководители агитбригад рабочей группы сменялись не раз, но каждый из них непременно занимал одновременно и должность парторга. Старину Цао наконец-то «простили», теперь он заместитель секретаря школьной парторганизации. Вслед за размораживанием китайско-американских отношений в 1972 году иностранцы снова стали наезжать в нашу страну, причем если шесть лет назад иностранца в любое время могли схватить и обругать хунвэйбины, то теперь эти самые иностранцы обрели прямо-таки колдовскую силу — куда бы они ни направлялись, то место еще до их прибытия совершенно изменяет свой облик.

Утром, примерно в половине восьмого, в школьной «приемной для иностранных гостей», обставленной весьма помпезно, пререкаются три человека. Кто же эти люди?

Первый — Цао. Одет весьма скромно, расстегнутый воротничок старенькой рубахи открывает смуглую, крепкую шею. Пребывает он в скверном расположении духа, поскольку его возражения против инсценировки всеобщего благоденствия и довольства в угоду иностранному гостю оказались напрасны. Это ведь именно из-за него из районного отдела образования доставили диваны, чайные столики, ковры, кружевные шторы и другой «реквизит», чтобы обставить «приемную». Помимо этого, из ближайшего парка одолжили пальмы, аспарагус, эуфорбию — «цветы политического звучания». Классные комнаты, намеченные для посещения гостем, побелили, вставили разбитые стекла, деревянные классные доски заменили пластиковыми, со всей школы собрали самые добротные парты и скамейки, даже учеников сгруппировали из разных классов, предварительно пропустив их через три отборочных тура: по политическим критериям, внешним данным и устному экзамену. Отобранных же учениц обязали надеть пестрые юбки, что создало великие затруднения, так как подобные юбки во время кампании по уничтожению «четыре старых» пустили на другие цели, и теперь им предстояло покупать материю, чтобы пошить эти юбки заново. Одним словом, едва Цао начинал думать об этом, в нем невольно подымалось глухое раздражение. Надо сказать, что в то время настоящим хозяином в школе был руководитель агитбригады рабочей группы Фань, и в этот день он намеревался явиться около восьми уже одетым в официальный костюм для приемов, чтобы встретить дорогого иностранного гостя среди декораций, расставленных и приведенных в порядок нами. Ни к каким практическим делам он не прикасался, и, если, упаси бог, во время приема возникнут какие-нибудь неожиданности, вину за них пришлось бы взять на себя нам. И в первую очередь старине Цао.

Напротив Цао стоит Перышко Чеснока, одетый с иголочки. На нем темно-серая куртка из триалона и черные, хорошо отутюженные дакроновые брюки. На ногах у него кожаные, начищенные до зеркального блеска ботинки с комбинированным верхом. После того как его помиловала агитбригада рабочей группы, он в итоге неоднократного и всестороннего «перевоспитания» в ней давно уже жил в ладу и согласии с Фанем и его компанией: все ночи напролет они проводили за одним столом, играя в карты. Сейчас настроение у него приподнятое и тревожное одновременно. Он и рад, что входит в комиссию по приему заморского гостя, и беспокоится о том, все ли сделано так, как должно. Неожиданно он вспоминает о старом дворнике и решительно заявляет:

— Старику Ши надо сказать: ему лучше всего спрятаться! Не сумеет он ответить на вопросы гостя, если тот к нему обратится. Да и вид у него неподходящий. Одни ноги колесом чего стоят…

Лицо Цао даже позеленело.

— Ну и что, ноги колесом! Старый Ши — чистокровный китаец, почему он, китаец, на китайской земле должен от кого-то прятаться? Где тут резон?

Я стоял в отдалении, возмущение во мне тоже клокотало. Меня «простили» после событий 13 сентября, и к тому времени, о котором сейчас идет речь, я уже вернулся к преподавательской работе. Более того, поскольку я считался лучшим учителем иностранного языка, решили, чтобы гость обязательно посетил мои уроки. Меня, как и Цао, бесила вся эта показуха, особенно же негодовал я на Перышко Чеснока, предложившего, чтобы Ши спрятался от иностранного гостя. Это он уж слишком! Я поддержал Цао: