Человек и его тень

— Скажите мне, я знаю: капиталиста, убитого школьниками, покрыли пленкой вы. Я еще тогда узнал ее, только, конечно, никому не сказал об этом. Так вот непонятно, почему вы, горемыка, человек трудового происхождения, выразили сочувствие какому-то капиталисту?

Ши раздавил пальцами окурок, бросил его на пол и посмотрел на меня:

— Ну что же, послушай, если тебе интересно. Человек, которого тогда убили, носил фамилию Сунь. До освобождения их семья держала тут, на улице, мелочную лавку. Все его недолюбливали за жадность. К примеру, когда его домашние подстригали ногти, он собирал обрезки ногтей в бумажку, копил их, а потом продавал аптеке для изготовления лекарств. Вот до чего он любил деньги! Но ведь преступления он-то никакого не совершил! Лишили его жизни, а за что, спрашивается? Не мог же я позволить, чтобы всю ночь его труп под дождем пролежал. Как-никак он тоже человек; человеку нельзя быть чересчур жестоким к другому человеку. Я не понимаю, что происходит в последние годы: обычным делом стало, что один человек расправляется с другим, один оскорбляет другого. А в нашей школе? Начнется митинг критики и обличения, тут же вытаскивают кого-нибудь на помост, вешают на шею табличку, надевают на голову высоченный колпак, награждают тумаками и подзатыльниками, а чтобы унизить человека еще больше, сбривают половину волос на голове и заставляют петь какие-то величальные песни… Думаю, здесь что-то неладно. Скажу по совести: пусть человек отъявленная сволочь, но если с ним поступают именно так, мое сердце к нему добреет. Все-таки мне жалко любого, кого все не считают человеком. Вы вот часто говорите о классовой борьбе, но ведь классовая борьба — это борьба человека против человека, а не человека против собаки, разве я не прав? Тогда надо знать меру, не нужно делать, чтобы уже человеческого-то ничего не оставалось…

Выйдя из домика дядюшки Ши, заполненного запахами залежавшегося постельного белья и плохого табака, я тихо побрел по беговой дорожке спортивной площадки. Сразу возвращаться к себе не хотелось. Подняв голову, я посмотрел на ночное небо. Ярко мерцал Млечный Путь. Неизвестно почему я не мог унять то и дело охватывающее возбуждение. Слова старого дворника говорили о чем-то таком, что все мы давно утратили, и, может быть, поэтому они, они одни и помогли мне выстоять в те гнетущие, тяжелые и беспорядочные годы.

Постепенно сложилось так, что, если вечером я не бывал в домишке Ши, меня начинала снедать тоска. А вскоре произошел случай, который убедил меня в том, что старый дворник тоже нуждается в моем обществе. В тот вечер стояла жара такая, что даже листья на деревьях задыхались. Солнце село, цикады верещали. Воздух вокруг дышал зноем пылающей печи. Обычно, когда я приходил к Ши, он бывал один, но на этот раз неожиданно для себя я увидел у него мастера Вана из угольной лавки.

Сбросив из-за духоты рубашки, они сидели друг против друга на постели, поджав под себя ноги; между ними располагался низенький столик, на котором стояла тарелка с остатками закуски и уже опорожненная бутылка из-под вина. В помещении витал винный дух, на широком лице мастера Вана от выпитого вина проступил румянец. Скулы дядюшки Ши тоже слегка порозовели, глаза блестели. Увидев меня, мастер Ван натянул на себя рубаху, слез с постели, попрощался и ушел. Ши ни единым словом не пытался удержать его.

Глядя на меня, Ши предложил:

— Оставайся сегодня на ночь, у меня есть дело, хочу посоветоваться с тобой. Может статься, нам придется проговорить всю ночь.

Это меня обрадовало и озадачило. Прежде темы для беседы с ним всегда искал я, он же исполнял главным образом роль слушателя и лишь отвечал на мои вопросы. Что же такое стряслось сегодня?

8

Пожалуйста, вообразите себе старый запущенный сад.