Человек идет в гору

— Мелко мыслишь, Яша. Без размаха. Погляди-ка. — Ибрагимов показал рукой в дальний конец цеха. Там громоздились красные, желтые и синие коробки новых комбайнов. — Мы заложили первый десяток.

Токари переглянулись. «Вот это настоящие комсомольцы! — с немым восхищением подумал Яша. — Еще идет борьба за первый комбайн и весь завод живет сегодня только этой задачей, а они уже рванулись в завтра!»

В глазах Наташи Зайцев прочел то же самое.

К комбайну подошел дядя Володя, держа в правой руке ведерко с краской.

— Машина! — сказал он, молодо блеснув глазами. — Умная, с высшим образованием. Сделать бы таких тысяч сто и пустить по полям, как Владимир Ильич о тракторах мечтал. Беспременно!

— Размахнулся! — засмеялся кто-то сзади. — Дай один сделать. От одного глаза на лоб лезут.

— Ну, чего гогочешь? — обиделся старик. — Ботинок, и тот ногу жмет, когда спервоначалу наденешь. Беспременно! Наш завод пустит производство, а сколько еще таких заводов в Советском Союзе, пошевели-ка мозгами? То-то!

— А что, дядя Володя, — обратился к нему немолодой рабочий в низко надвинутой на лоб вельветовой кепке. — Работа у тебя, я так понимаю, теперь будет низкого разряда. Ты ведь, можно сказать, профессор малярного дела. Шутка ли! Крыло самолета, помню, как облупленное крутое яичко блестело.

Дядя Володя слушал, прищурив глаза, будто прицеливаясь к его словам.

— Видишь ли, милок, разряд-то может и пониже, да класс повыше.

— Это как понимать?

— Душой понимать. Я ведь мог на другой завод махнуть. И заработал бы наверняка поболее. Беспременно! А видишь ли, оказия какая: не могу с завода уйти, привык я к нему, будто к дому родному.

Руководя установкой мотора, Ибрагимов краем глаза поглядывал на комсомольцев второго механического цеха. Они прошли к окну и о чем-то оживленно разговаривали.

Потом Наташа быстро подошла к Ибрагимову.

Едва заметная россыпь веснушек растаяла в залившей щеки краске.

— Фарид, — сказала она тихо. — За тобой, конечно, трудно угнаться. Зато интересно.

— Птицу видать по полету, а человека по работе.

— Красивые слова оставим на после. Короче: мы вызываем тебя на социалистическое соревнование. Моя бригада и Якова.

— Ты разве уже бригадир?

— Да.

— А Глеб? Разве он…

— Я ушла из его бригады.

Ибрагимов помолчал, пораженный новостью, потом с силой стал трясти руку Наташи.

— Поздравляю, Наташенька!

— Мы организовали комсомольские посты. Подменять диспетчера, конечно, не станем. Будем подкладывать огонек туда, где не горит, а тлеет.

— Правильный разговор! — улыбнулся Ибрагимов. — Мы удивлялись: хороший народ у вас, а цех плетется в хвосте.

— Занимались выращиванием рекордсменов, — сказал Яша, подошедший к комбайну следом за Наташей. — Вроде редких цветов в оранжерее.

— Ну, согласен, Фарид? — спросила Наташа. — Конкретные обязательства мы разработаем сегодня после смены.

— Как, ребята? — обернулся к сборщикам Ибрагимов. — Будем соревноваться с токарями?

— Давай!

— Только пускай учтут: пересесть с черепахи на самолет нелегко!

Сборщики намекали на карикатуру в многотиражке, где сборочный цех был изображен самолетом, а второй механический — черепахой.

— Ура! — закричал Ибрагимов, пересиливая задрожавший в воздухе гул гудка. — Да здравствует соревнование с токарями второго механического!

— Ур-ра! — дружно поддержала вся бригада Ибрагимова.

Ваня Колчин, стоя на бункере комбайна, высоко подбрасывал кепку и ловко подхватывал ее. На его остреньком лице уже не было прежнего выражения колючей дерзости, оно сияло радостным возбуждением.

— Слыхал, — сказала Наташа Якову, когда они выходили из сборочного цеха. — Как они дружно кричали ура! Так и работают. Плечом к плечу. Не то, что мы!

— Дай срок, посмотрим, чье ура пересилит, — ответил Зайцев, сверкнув взглядом.

— Да, да, Яшенька! — обрадовалась Наташа этому решительному блеску его глаз. — Только надо хорошенько все продумать. И взяться за работу всем вместе. Одним дыханием!..

По воскресеньям старики любили собираться в доме Петра Ипатьевича.

Марфа Ивановна была мастерицей стряпать ароматный и ядреный рассольник, холодец, румяные пироги с капустой.

В просторной столовой становилось шумно и празднично. Начинался разговор о заводских событиях, о международном положении, вспоминали минувшие годы, сожалели о «пролетевшей быстрым ветром юности», с тихой завистью говорили о том, что «жизнь только теперь развернулась во всю ширь».

— А нам уже скоро безносый кондуктор скажет: ваша остановка, граждане, — грустно бросал хозяин.

— Шалишь! — стучал кулаком по столу Ипатий, самый старый из всех присутствующих. — В нарушение всех правил, мы твоего безносого кондуктора выбросим вон и поедем дальше!

Марфа Ивановна плыла лебедем — осанистая, высокая, с черными, молодо блестевшими глазами, — подкладывала кому рыбки, кому белых скользких груздочков.

— Пава у тебя жинка, чистая пава! — восхищенно прищелкивал языком дядя Володя.

— С такой Марфушкой сто годов под ручку пройдешь и усталости не приметишь, — ласково журчал Сергей Архипович.

Петр Ипатьевич расцветал майским солнышком, улыбаясь всеми морщинками на широком лице: