Человек идет в гору

— Прощай, Потап. Может, не увидимся. Подымай руду жизни. Добывай счастье. Ты сумеешь!

— А фамилия ссыльного так и осталась неизвестной? — нетерпеливо спросил Чардынцев.

Заря погасла. И небо, и земля словно были покрыты синим пеплом.

— Наутро, — продолжал Потап Дмитриевич, — когда Енисей угомонился, я воротился в станок. Стражники бегали из избы в избу. Искали. Пристав Кибиров, заикаясь от страха и досады, сипел:

— Бежал матерый большевик. Второй побег совершает. Фамилия ему Булатов. Кто поможет изловить — большие деньги получит.

Мы с отцом только переглядываемся да прячем радость за пазуху: поди, пристав, излови тучку в небе либо ветер в поле…

Горячие капли кипящей ухи жалили Чардынцева в лицо и грудь, но он не отодвигался, захваченный рассказом.

— В сорок пятом году привелось мне быть на областной конференции колхозников. Первое слово для доклада дали новому секретарю обкома партии товарищу Булатову. Я, конешно дело, глазами щупаю весь президиум — который здесь Булатов-то?

Гляжу, подходит к трибуне широкий в плечах человек, и как глянул он на нас, меня будто огнем опалило: он! «Он самый! — тормошу я соседнего делегата за плечо, — он самый, товарищ Булатов! Ах, мать честная, до чего же здорово!» А тот делегат не знает, в чем дело, лицо вытянул и подумал, верно: «Умом тронутый маленько. И как такого делегатом выбрали?». Ну, по правде тебе сказать, доклад я плохо слушал. Так перед моими глазами енисейская та ночка и стояла!

Когда перерыв объявили, окружили делегаты секретаря обкома, вопросы стали задавать. Подошел и я. Вгляделся я в него — голова седая, морщин на лице много, а глаза как тридцать лет назад — молодые, веселые.

— А вы что молчите? У вас как дела? — спрашивает вдруг меня товарищ Булатов.

Устыдился я. Слова, что собирался сказать, разбежались, ровно муравьи.

Потом нахлынуло на меня что-то, душу волной теплой окатило…

— Помните, товарищ Булатов… бурю на Енисее?

Гляжу, будто солнце прошлось по его лицу.

— Потап?! Стало быть, верна пословица: гора с горою не сойдется, а человек с человеком встретится.

Удивился я: имя запомнил! Сколько людей перед ним прошло, сколько лет сменилось, а меня, простого рыбака с Енисея, запомнил!

Обнял он меня крепко, посадил рядом и ну расспрашивать, — про батьку, про то, как жили, и что сейчас делаю.

— Как вы тогда, товарищ Булатов, благополучно добрались, а то пристав Кибиров беспокоился, — пошутил я.

— Добрался, — засмеялся он, — в селе Монастырском совещание большевиков-ссыльных было. Сталин собирал. Вот и пришлось бежать. Не у пристава же Кибирова разрешение спрашивать.

Подумал я: на совещание! Это за двести-то верст, по бездорожью, таясь от стражников, одному. А чего стоило перебраться через Енисей, до сих пор еще память жива!

Вот и диву даешься иной раз: зовешь какого-нибудь отсталого хлопца на собрание колхоза, — не дозовешься. А ему, мамкину сыну, только улицу перейти!

Рассказал я товарищу Булатову про наш колхоз, про трудности, что стояли на пути.

— Вот что, Потап, — положил он мне на плечо руку, — как тогда на Енисее, так и сейчас скажу я тебе: счастье сверху не лежит. Подымай руду жизни. Трудом добывай счастье!

Потап Дмитриевич умолк. На задумчиво-строгом лице Чардынцева дрожали багровые отсветы костра…

Глава третья

Мишин вылетел в Москву рано утром и в тот же день был принят заместителем министра. Спешность вызова и многозначительность тона начальника главка, передававшего это распоряжение по телефону, влили в душу Семена Павловича новый заряд бодрости. Он любил большие ответственные дела, в которых можно было проявить сметку, находчивость и твердость воли. И чем больше риска требовало дело, чем труднее и беспокойнее оно было, тем светлее играла знающая себе цену улыбка в углах его рта.

В министерстве удивлялись его необычайной способности находить выход из самых, казалось бы, безнадежных положений.

Он мыслил быстро, дерзко, решительно и на заводе многие инженеры не могли угнаться за директором.

Жена его — Машенька, женщина, наделенная щедрой фантазией, придумывала самые различные домашние задания и каждый раз при поездке Семена Павловича в Москву составляла длинный список покупок, который он в шутку называл «испытанием нервов на прочность».

Вернувшись домой с двумя-тремя покупками, он говорил, сокрушенно разводя руками:

— Маша, ты вышла из рамок нашего бюджета.

— Знаю, что тебя не перехитришь, — смеясь, отвечала жена.

Теперь, сидя в кабинете заместителя министра, Семен Павлович с нетерпением ждал, что тот скажет. Заместителю министра было за пятьдесят. Крупное, морщинистое лицо оживляли большие карие глаза.

— Ты что-то похудел, Семен Павлович, на охоту, верно, не в меру ретив.

— Грешен, Александр Николаевич. Летчики мои новую охоту придумали. С самолета на волков. Презанятная штука!

— С самолета? Первый раз слышу.