Человек из красного дерева

– Не можно творить такое! Не можно!

Метель усиливается. Свищет ледяное, безжалостное. Впереди – зима; как бы выжить.

Полицейский капитан тяжко вздыхает. Его голос – неуверен. Рука с топором опущена, но пальцы стискивают рукоять.

– Ну и как быть? – спрашивает он. – Как быть?

21

Проходи, – сказал я.

Гера вошла в калитку. Я показал ей на крыльцо, сделал приглашающий жест. Она прошла в дом, я – следом. Дверь закрыл, и рука сама собой задвинула засов. Непроизвольно.

Я, конечно, не сделал бы ей ничего плохого.

Наконец, мы посмотрели друг другу в глаза.

Глаза у неё были – отцовские, внимательные, не злые.

А дух – велик, заполнил собой весь дом.

– Знакомиться не будем, – сказал я. – Чтоб время зря не тратить. Как ты меня нашла?

Она протянула клочок бумаги: там моей собственной рукой был начертан мой адрес, телефон и фамилия.

– Я разобрала папин архив. Это было там.

– Всё правильно. Я встречался с твоим отцом. Много раз.

– Это ты его ограбил? – спросила Гера.

– Да, – ответил я. – Но умер он сам. Я его пальцем не тронул. Он увидел меня и испугался. Я, кстати, тоже… Я схватил, что́ мне было надо, и убёг. Когда я уходил, он стоял с ружьём и мне вслед смотрел. Я думал, он мне в спину пальнёт, и на звук соседи сбегутся. Но он не выстрелил. О том, что он умер, я узнал только потом. Я не собирался причинять ему боль, для меня это невозможно. И тебе тоже худого не сделаю.

Гера отшагнула назад, к стене, как будто услышала угрозу; хотя я не двигался с места и улыбался самой приятной улыбкой, на какую способен, причём улыбка была искренняя, если не счастливая.

Я, разумеется, не ожидал ничего такого, – но вот она пришла, дочь Ворошилова, сама, безо всякой моей инициативы, потому что так звёзды совпали; потому что, как говорят верующие, “Господь управил”, потому что так сошлось в тайном мире.

– Имей в виду, – предупредила Гера, – мои друзья знают, где я. Если через час я отсюда не выйду – приедет полиция.

– Это разумно, – сказал я. – Ты всё правильно сделала. Но ты же знаешь: я для тебя безопасен. Ты в глубине души это чувствуешь. Иначе бы не пришла.

Гера не ответила.

Она боялась, конечно. Она нервничала; я видел. И в сумке у неё наверняка лежал электрошокер, а может, и пистолет; а может, и то, и другое. И ещё телефон, с включённым режимом аудиозаписи. И, возможно, в машине, оставленной возле калитки, Геру ждала подруга или бойфренд. Издалека я не разглядел – но если б сам оказался на её месте, если бы попёрся, молодой слабосильной девчонкой, в дальнюю деревню Чёрные Столбы, отыскать возможного злодея, ограбившего дом отца, – то взял бы с собой кого-нибудь обязательно.

– Зачем ты это сделал? – спросила она.

– Так было надо, – ответил я. – Твой отец был нашим другом. Он нам помогал. Но потом была ссора. После ссоры Ворошилов отдалился от нас. Он присвоил останки наших братьев и сестёр, и отдавать не хотел. И мы его не простили.

– Вы? – спросила Гера. – А “вы” – это кто?

– Мы, – сказал я, – деревянный народ. Истуканы. Зачем ты спрашиваешь? Твой отец тебе всё рассказал.

– Он много рассказывал, – ответила Гера. – Но это какие-то легенды, страшилки… Деревянные статуи, вынесенные из церквей… Папа в последние годы много пил… Эти рассказы для меня были… ну… алкогольный бред.

– А ты бреда не бойся, – сказал я. – В бреду можно видеть тайный мир. Если отцу не поверила – поверь мне.

И я положил на стол ладонь, взял нож – и снял с мизинца толстую стружку, и показал.

– Я – истукан. Деревянный человек.

Она побледнела, рот раскрылся, лицо стало некрасивым. Но мне было некуда деваться.

И я посредством ножа продемонстрировал ей, как мог: дал понять, что весь состою из сплошного дерева, из бука, и что нет внутри у меня ни сухожилий, ни кровеносных сосудов, ни сердца, ничего.

Поднёс к запястью огонь зажигалки, показал, как обугливается полированная поверхность.

И для полной наглядности раскрыл сундук, выдернул пилу-ножовку и рассёк себе плечо, так, чтоб посыпались опилки.

Жалко было молодую девушку, вынужденную наблюдать невероятное; но, повторяю, всё уже было решено за нас.

Она должна была меня найти, теперь я это понял. Должна была – и нашла.

Потом её стошнило; она пошатнулась, бледная, вмиг вспотевшая, неловко прикрыла рот рукой, не забыла второй рукой подхватить свою сумку – и бросилась мимо меня к двери; я едва успел отодвинуть засов.

Я убрал пилу назад в сундук.

Подумал: если сейчас убежит, уедет, и вернётся с полицией – стало быть, я в ней ошибся; так же, как в своё время ошибся в её отце. Мы все тогда ошиблись, и это нам дорого встало.

Но Гера Ворошилова вернулась. Я извлёк из шкафа бутыль самогона, налил полстакана.

– На́. Полегчает.

Она резко помотала головой:

– Я за рулём.

Слава богу, подумал я, – уже соображает. И предложил:

– Ты можешь заночевать у меня.

Она вздрогнула.

– У тебя? Ночевать? Даже не надейся.

– Я очень уважал твоего отца. И тебя уважаю. Для меня ты почти родственница.

– Воды мне налей.

Я зачерпнул ей ковшом из бака, поднёс кружку. Она жадно выпила.

– Если ты деревянный, значит, тебе не нужно ни есть, ни пить?