Человек из красного дерева

– Не нужно, – ответил я. – Ни есть, ни пить, ни спать. Да и дышать тоже. Ничего не нужно, живу силой Святого Духа. Мы называем его по-гречески: “Невма”.

– Тогда зачем тебе в доме вода? Зачем кастрюли, чайники?

– Во-первых, я боюсь открытого огня, я же деревянный. Огонь – единственное, что может меня убить. Воду держу на случай пожара. Во-вторых, надо же делать вид, что я – обычный человек. Это самое главное. Никто не должен знать. Иначе нашего народа не станет. Всех переловят, запрут по лабораториям и на куски разнимут, будут изучать. Или заставят работать. На истуканов не действует ни радиация, ни смертельные вирусы. И застрелить нас нельзя. Поэтому наша жизнь – тайна. Твой отец был одним из тех, кто всё знал. Ты, его дочь, теперь тоже знаешь.

Гера оглядела стены и потолок, как будто едва вошла. Её лицо порозовело.

– Значит, – спросила она, – тебе триста лет?

– Нам всем по триста лет, – сказал я. – Мы все родились с разницей в три года, начиная с 1722-го. В тот год вышел указ Синода: всех истуканов вынести из храмов, разбить и предать огню. Страна большая, и дело затянулось. Кто-то родился в двадцать третьем, кто-то в двадцать пятом. Но это наша вторая жизнь, человеческая, – а до неё была первая, божеская. В первой жизни я был деревянным святым образом, стоял в храме, и сколько лет я там стоял, в каком году меня издолбили, – не помню. И чьим образом был – тоже не помню. И никто из наших не помнит, все только догадки строят. Так же и обычные люди не помнят своей первой жизни, которая протекала в материнской утробе. Наверное, это тоже часть замысла Создателя. Я осматривал тела многих братьев и сестёр, я делал анализы, считал годовые кольца: некоторые стояли в храмах и по пятьсот лет. Но никто ничего не помнит. Восстав из пепла, обретя человеческое естество, мы забыли о прошлом. Мы можем только предполагать. Я вот думаю, что был образом пророка Ильи, и в его честь взял фамилию Ильин. Но это всё догадки. Может быть, я был образом Христа. Теперь это неважно. Божий промысел – в том, чтоб однажды все мы, деревянные истуканы, умерли для прошлой жизни и возродились для новой, человеческой. Люди молились перед нами. Как сейчас молятся перед двухмерными досками. Просьбы, чаяния, слёзы, вера и любовь – всё вошло в нас и осталось навсегда, и благодаря вере и любви, и молитвенному труду, мы поднялись, стали живыми. Не такими живыми, как обычные люди, – но живыми в Боге. Меня не разбили и не сожгли, только ударили единожды топором по груди. С тех пор осталась отметина. Другим повезло меньше. Многие погибли полностью, сгинули в огне. Других разрубили на куски и вышвырнули. Многим отрубили головы и руки, но жечь не стали. Везде было по-разному. Так случилось с Параскевой: голову ей снесли, тело погубили, но голова уцелела. Триста лет голова передавалась из рук в руки, пока не попала к твоему отцу.

– Так зачем тебе, – спросила Гера, – эта голова?

– Для того чтоб её поднять. Параскеву. Как меня в своё время подняли. Можно собрать части тела, повреждённые фрагменты, соединить – и поднять истукана силой молитвы. У нас есть такие, кто умеет это делать. Триста лет мы повсюду ищем своих. Иногда находим целые тела, но чаще – куски, головы, руки. Обычно они иссечены топорами либо обуглены пламенем. Но гораздо чаще – находим сгнивших. Триста лет – большой срок даже для самого крепкого дерева. Все наши издолблены из разного дерева, кто из мягкой сосны, а кто, наоборот, из дуба или лиственницы. Я вот, например, издолблен из бука.

Гера слушала, глядя то на меня, то на дверь, – может быть, принимала меня за безумца, маньяка, гипнотизёра, который навёл на неё морок, – и прикидывала, как сбежать при первой возможности.

– В доме отца, – сказала Гера, – есть ещё одна деревянная фигура.

– Да, – сказал я. – Мы про неё знаем. Это один из наших, святой Дионисий, хорошо сохранившийся. Мы бы забрали его себе, конечно. Но голова Параскевы – важнее. Пойдём, я покажу.

Я открыл люк подвала. Спустился по лестнице, свет включил.

Я не надеялся, что она пойдёт вниз. Я бы на её месте не пошёл: слишком страшно. Но она пошла.

– Вот голова, – показал я. – Святая Параскева Пятница, а до того – языческая богиня Мокошь. Изготовлена из очень крепкого реликтового дуба. Но головы мало, к голове должно прилагаться тело.

Я сорвал покрывало и показал Гере то, что лежало на рабочем верстаке.

– Самое главное – чтобы совпала плотность материала. Мне пришлось искать самое крепкое дерево, которое существует в природе. Заготовку я приобрёл на острове Цейлон. Это стоило мне двести тысяч долларов. Я копил много лет, и ещё занял у братьев. Как видишь, работа очень дорогая и сложная – чтобы не ошибиться, я для начала сделал модель.

Я повёл Геру в угол и показал малую фигуру.

– То же самое, но в пропорции один к одному и трём.

Гера погладила пальцем грудь и голову малой фигуры.

– Красивая.

– Да, – ответил я. – Три месяца ушло, чтоб её сделать. Зато теперь эта, большая, идёт быстро. Я закончу завтра.

– А потом? – спросила Гера.