Человек на войне (сборник)

Федосья все сделала так, как сказала Марья. Объяснила детям, что если их будут брать на хутора – не бояться, выполнять все, что говорят, и ничего лишнего себе не позволять. Главное, ничего не брать и даже не трогать чужого.

Фрау все чаще и чаще стали приезжать в лагерь. Сначала взяли Сашу, потом Зою и Надежду.

Федосья упрашивала, чтобы с сестренками брали и шестилетнюю Аню – она много не съест, а по хозяйству поможет, работящая.

Иногда это получалось.

Фермерши детей брали под расписку. Вечером обязаны были вернуть в лагерь, что и исполняли аккуратно.

Были они разные. Одни смотрели на Федосью и ее детей равнодушно, как на пустое место. Следили только за работой. Другие рассматривали их с любопытством, словно это к ним попали люди с какой-то иной планеты. И очень удивлялись расторопности и умелости Федосьи, но больше всего – детей. Те и уборку делали быстро, чисто прибирая и коровники, и свинарники. Сама Федосья обхаживала скотину, и было видно, что делает это она не по принуждению, а с любовью.

Фермерские дома и хозяйства немцев хоть и были чужими, но по большей части нравились Федосье. Особенно запомнилось ей одно из них, куда забирали ее несколько раз. Хозяйка была тощая, длиннорукая женщина лет сорока, с грубым, как бы сплющенным лицом. Ходила она в сером строгом костюме, в ботинках, волосы покрывала косынкой, завязанной бантиком на лбу. В ее походке, движениях, угловатых и быстрых, было что-то мужское, тяжелое. Словно сначала была она определена стать мужчиной, а потом спешно ее стали переделывать в женщину, да слишком поторопились. С Федосьей и детьми она разговаривала короткими командами, жестами, и те ее сразу понимали – и без команд все было ясно.

Глядя, как работала Федосья, немка сразу поняла крестьянскую суть характера и поведения пленной. Когда она привела их к себе в третий раз, уже ничего не говорила, а глядя, как Федосья вычистила и вымыла корову, невольно улыбнулась.

Кормила она работников сытно, а в этот раз подала и молоко, и сладкие пирожки.

Поглядеть на работников пришел пожилой немец – видимо, дед хозяйки. Он опирался на клюку, ходил тяжело, отдуваясь. Поверх толстой фланелевой рубашки были надеты помочи, поддерживающие просторные брюки. Лицо старика в складках, морщинах, с острым носом, розоватого цвета, будто он только что выпил вина. Может, оно и на самом деле обстояло так, потому что дед сделал козу и направил руку на Анну.

Анна не испугалась, потому что точно так же делал и ее дедушка, и улыбнулась.

Дед что-то радостно сказал хозяйке.

Она урезонила его и хотела увести, но он отстранил ее.

Что-то сказал и поднял толстый указательный палец вверх. Видя, что Федосья обдумывает сказанное, опять повторил это слово.

– Бог, – поняла Федосья.

Старик закивал головой.

– Да, Бог. Он над всеми.

Федосья не поняла, но кивнула.

Хозяйка стала выговаривать старику, но не злобно, а по-домашнему ворчливо.

«Вот кабы они нас к себе с завода взяли, – подумала Федосья. – Чтобы у них постоянно жить».

Жестами и немецкими словами, которые Федосья уже знала, она стала объяснять свою просьбу.

Немка кивала, показывая, что ей все понятно, но что просьбу выполнить она не может.

– Саша, ты понял, что она говорит? – спросила Федосья сына.

– А мне кажется, что она возьмет нас к себе, – сказала бойкая Надя. – Ведь правда, фрау? Правда?

И так она смотрела на немку быстрыми своими глазками, что та смешалась. Впервые за все это время лицо ее потеряло строгость выражения, смягчилось, точно она выздоровела после болезни.

5

Жизнь в лагере текла серо и монотонно, но иногда наступали дни, похожие на взрывы бомб, которые огненной вспышкой обжигали сердце. Немцы выяснили, что с завода на фронт пошли холостые патроны.

Дознание провели быстро. Выстроили всех перед бараками и через переводчика сказали, что пока не признается тот, кто не заряжает патроны, все будут стоять на плацу.

Утро выдалось холодное, ветреное. Летели мелкие снежинки вперемежку с дождем. Суконные куртки одеть не разрешили, стояли в полосатых робах, которые ветер трепал, пробирая до самых костей. Дрожь охватила тело, хотелось хотя бы прикрыться руками, но офицер, расхаживающий вдоль рядов, плеткой бил тех, кто не держал руки по швам.

Примерно через час Марья сама вышла из строя. Офицер подошел к ней, уставился на нее. Она выдержала его взгляд и не опустила голову.

– Я одна делала брак. Не мучайте других.

Офицер кивнул, что-то сказал переводчику.

– Герр офицер говорит, что холостых патронов было слишком много. Одному не сделать столько вреда. Пусть выйдут и другие, иначе все останутся без еды и будут стоять до вечера.

Стояли еще час, может быть, больше.

У детей уже не было сил терпеть, то тут, то там в строю стал слышен плач.

Вышла еще одна женщина – невысокая, коренастая.

– Детей отпустите, – сказала она офицеру.

– Она – вредитель? – спросил офицер переводчика.

– Говорит, что да.

Офицер кивнул и сказал:

– Выйти всем, кто работал рядом с ними.