Человек на войне (сборник)

В садике как: кем ни работаешь, а все равно с детишками. А потом мало ли что случается, – кто-то заболел, у кого-то срочные дела – и требуется подмена.

В садике знали, что, если обратиться к Надежде, она никогда не откажет.

Вот и дети стали вокруг нее клубиться – как цыплята вокруг наседки.

Она не понимала, как это можно не любить детей или все общение с ними сводить к одергиваниям, а то и к крику.

Ну да, кто же не устает на работе? Но вот когда мамаши приходят за детьми, одевают их, особенно зимой, как не заметить раздражение, а то и злобу, с какой какая-нибудь мамаша собирает ребенка. Тот крепится, пыхтит и, наконец, прибегает к самому верному оружию самозащиты – реву.

Вот тут-то мамаша вконец выходит из себя, того гляди и ударит малыша. Надежда быстро приходит на помощь, в два счета все уладит.

Это бы все ничего, но с годами стала она замечать, как изменяются мамаши, в особенности молодые.

Вот пошлет такая мамаша за ребенком то мужа, то кого-то из родителей своих. Беда, если у нее никого из родни рядом нет – один муж. Придет раз, два, три, а потом исчезнет. Опустеет садик, а один-два, а то и три ребенка остаются одинешеньки. Куда их девать?

Ну, успокоить можно, а к себе забрать, если там сами в одной комнате всемером живут?

Когда им дали отдельную комнату, разместиться уже можно было получше. А потом и квартиры дождались – двухкомнатной, со всеми удобствами.

Мальчишки подрастали послушными и работящими: заботы Надежды сводились к тому, чтобы они были сыты и одеты, как следует. Что же касается воспитания, то тут главные заботы взял на себя Николай.

Николай обучил детей краткой молитве, с которой они должны были начинать свой день: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, буди милостив мне, грешному».

А вот вечером, перед ужином, на молитву становились все вместе.

Если выпадал праздник, Николай обязательно объяснял детям его смысл. Молились, а утром все вместе шли на станцию, садились в электричку и ехали в храм святых апостолов Петра и Павла.

На электричке до центра города добираться быстрее, да и детям веселее. Они усядутся у окошка, глазеют, переговариваются о том, что увидят. Что им непонятно, спросят у отца. А то он сам расскажет что-то такое, чего они в школе не услышат.

Вот однажды на Пасху, рано утром, ехали в храм. Светлело, солнышко все увереннее освещало бело-серые облака, которые стадами, как барашки, паслись на небе. Барашки сначала порозовели, потом засеребрились, распыляя вокруг себя короткие лучики, похожие на вспышки электросварки. Землю уже покрыла молодая нежная зеленая травка, а на деревьях и кустарниках появились первые листочки, веселые и радостные, как улыбка ребенка.

И такое же радостное чувство все более овладевало сердцами Николая и Надежды и их сыновей, да и всех тех, кто ехал в город в этой ранней электричке.

– Смотрите, Боженька свет включает! – громко сказал старший сын, Коля, показывая на небо.

– Можно сказать и так, – согласился отец. – А вот надень-ка мои очки да посмотри на небо. Увидишь, как солнце играет – так в народе говорят. Весь мир Воскресению Христову радуется, вот что это такое.

Коля надел солнцезащитные очки отца и поднял голову.

– Вижу, вижу! Как здорово! – А Вова и Миша уже тянули руки к очкам и тоже рвались посмотреть, как играет солнышко.

Оно и в самом деле играло все ярче и дружнее, и облачка становились перламутровыми, вспыхивая изнутри и рассыпая искры по небу, ставшему голубым, как ситец. Солнышко перебегало от облачка к облачку.

В храм приехали, как обычно, пораньше, чтобы занять место поближе к амвону, у правого клироса, чтобы хорошо были видны и Царские врата, и икона Николая Чудотворца.

Купили свечи, заказали поминания, а потом, в ожидании начала службы, слегка кланялись знакомым, кто попадался на глаза. Христосоваться будут после службы, а сейчас надо отдаться радостному чувству праздника, самого великого из всех.

Над Царскими вратами сияет сложенное из электрических огней радостное восклицание, которое сегодня на устах у всех.

Странно, до начала службы кажется, что в храме слишком тесно. Слишком много народа. Невольно толкаются, вот-вот готовы и на замечания друг к другу, но сдерживают себя, знают, что в храме, а в особенности в такой праздник, никаких замечаний делать нельзя.

Но вот начинается служба, и как-то сразу все устраивается, и уже никому не тесно, хотя народ стоит плотной стеной. И едиными устами, тысячеголосо, со всею полнотою чувств на возглас батюшки: «Христос Воскресе!» – отвечают: «Воистину Воскресе!»

И такое ликование на душе, и она так омывается восторгом, что отлетают, растворяются в пространстве храма и все печали, и все заботы, и все пережитые страдания.

Будто бы и не было разорения родного гнезда, и рабства у немцев, где не покидало постоянное чувство голода и угрозы, что тебя или унизят до крайности, или же расстреляют.

Все помнит Надежда, ничего не забыла. Но нет у нее ни зла, ни горечи, а лишь чувство высокое, которое к небу улетает и так же переливается в душе, как перламутровые облачка, вспыхивающие на солнце и посылающие искры всему белому свету.

8