Человек на войне (сборник)

– Петя, Петруша, идите сюда.

И дивное дело, петухи, белый стройный и подтянутый, точно лейб-гвардии поручик, Петя и Петруша, могучий, с широкой спиной, такой широкой, что на нее можно поставить самую большую бабы Хелину кастрюлю, со светло-коричневой, почти желтой шеей, пестрой коричневой спиной, с черным, синевой отливающим, хвостом и с суровым, из-под низких бровей, взглядом оранжевых глаз, подошли к краю загона. Петя – резво выбрасывая ноги вперед, Петруша – важно и степенно.

– Спели бы, – попросил дед Эйнор. – Петя, начинай.

Петя взлетел на борт гнездового ящика, вытянул шею, запрокинул голову и прокричал:

– Кук-ка-ре-ку!

– Молодец, – дед Эйнор погладил его по щеке. – А ты, Петруша? Спой-ка и ты.

Петруша хозяина уважал и повторно просить себя не принудил. Расправил грудь, широко и плавно взмахнул крыльями, подняв сенную труху и прочий сор с настила.

– Ку-ка-ре-ку-у-у!

– Молодец, – и его похвалил и погладил дед Эйнор. – И обратился к белому: – Слышишь, Петя, а Петруша дольше тянет. Попробуй, обгони его.

– Кук-ка-ре-ку-у!

– Молодец, Петя, славно поешь. Петруша, слышишь, как у Пети звонко выводится. А у тебя глуховато, как у старого парохода.

– Ку-ка-ре-ку-у-у-у!

– Петя, все-таки у Петруши дольше…

– Кук-ка-ре-ку-у!

– А Петя звонче поет…

– Ку-ка-а-ре-ку-у-у-у-у!

Так у них и получалось. У Пети песня возглашалась звонче, зато у Петруши тянулась длиннее. Дед же нахваливал и подзадоривал то одного, то другого. А те старались не посрамить себя, горланили сначала на весь двор, потом на всю улицу, а как распелись, так небось в деревне ни двора, ни дома не осталось, где не слышали бы петушиного состязания.

А Микко смеялся, уже не стоя, уже привалился к стене, ноги не держали от смеха, а под конец и на пол сел, до того забавным и смешным виделось ему состязание петухов, и самое смешное, что поют они по просьбе деда.

Насладившись петушиным пением, дед Эйнор сказал:

– Ну, хватит, а то охрипнете. И сил на куриц не останется. Молодцы, оба хорошо поете.

Погладил разом обоих двумя руками, достал из кармана жменьку мелких подсолнечных семечек и протянул им на ладони. Те посмотрели, наклоняя головы, то одним, то другим глазом, склюнули по семечку с ладони, да по десятку на настил обронили и, приговаривая: «Кук-кву-ку, ко-ко. Кук-кву-ку, ко-ко», – то опускали семечки на настил, то опять брали в клювы, поднимали и снова клали на настил – подзывали куриц. Когда курицы прибежали на зов, дед высыпал им все семечки из ладони. А петухи с равнодушным достоинством отошли в сторону, как два мужика, которые принесли своим женам с заработков по большой пачке денег: эка, дескать, невидаль, много заработал – на то, мол, и мужик.

– Петя, Петруша, идите, я и вас угощу, – дед высыпал еще жменечку семечек, но поменьше первой, в сторонке от куриц.

Петухи опять начали свое призывное коктание. И лишь уверившись, что супружницы их едой обеспечены и на новый гостинец не посягают, склевали сами.

– Видишь, петух настоящий хозяин. Сначала о семье позаботится, а потом уж о себе подумает. А почему? Потому что курица несется, от нее потомство. А с плохого питания, какие ж яички? Мелкие да жидкие. Значит, и потомства сильного да здорового не будет. А возьми льва. Спит целыми днями, а самка, львица, охотится. Завалит добычу, так первым на еду лев бежит, и все ему лучшие куски уступают. Казалось бы, не по совести… Ан нет. Лев территорию, на которой самка охотится, охраняет. А будет лев голодный, ослабнет на тощем пайке, какой с него защитник, как он территорию свою сохранит… Не сможет. Придут другие, прогонят, а этим и объедков не достанется, иди да с голоду помирай. Видишь, как интересно и премудро в природе все устроено. И все к жизни, и все ко благу. А мы, глупые людишки, воюем, воюем… Никак миром договориться не хотим. Господи, помилуй нас, грешных!

Снял с натянутой под потолком веревки крапивный веник и подвесил на деревянный костыль, вбитый в стену над куриными полатями. Тотчас налетели куры и принялись шелушить крапиву.