Человек на войне (сборник)

Хорошо, что стерпел, не раскололся. Валерий Борисович говорил: по приказу Кейтеля, начальника главного немецкого штаба, человека обязательно должны казнить, если за ним есть разведка, по-ихнему шпионаж, или содействие врагам Германии, или подрыв безопасности и боеспособности немецкой армии, или связь с иностранной армией…[30]

Порядок и спокойствие могут быть восстановлены лишь таким путем, который всегда оказывался успешным в истории расширения господства великих народов.

Подлинным средством устрашения при этом может служить только смертная казнь. В частности, следует карать смертью все действия шпионов и диверсантов, акты саботажа, а также лиц, стремящихся установить связь с какой-либо иностранной армией. В случаях недозволенного хранения оружия также следует, как правило, выносить смертный приговор.

Из приказа Кейтеля от 07.12.41 года и последующих дополнений к нему.

Раздел I. На оккупированных территориях в случае преступлений, совершенных гражданскими лицами не немецкого происхождения и направленных против империи или оккупационных властей и подрывающих их безопасность или боеспособность, смертная казнь принципиально целесообразна.

Для применения раздела I директив основанием может служить обычно следующее:

1) покушение на жизнь или здоровье,

2) шпионаж,

3) саботаж,

4) коммунистические происки,

5) действия, могущие вызвать беспорядки,

6) содействие врагу, совершенное посредством:

a) контрабандной переправки людей,

b) попытки вступить во вражеские вооруженные силы,

c) поддержки вражеских военнослужащих (парашютистов и т. д.),

7) незаконное владение оружием.

А у меня всего этого столько… да за один только взрыв в Хаапасаари они б меня десять раз расстреляли, и того им показалось бы мало. А еще сколько всякого было.

Но на больший анализ его не хватило, мозг постоянно обращался к пережитому, заставляя вздрагивать и оглядываться. Нашел изъян в поведении на допросе: раньше надо было сказать про дядю полковника, раньше. Но через несколько минут перестал корить себя за это: может быть, несколько и облегчило бы, но от пыток бы все равно не спасло. Сказал же про дядю, а фашист… сволочь… все равно натер солью.

Притомился Микко. Остановился, осмотрелся. И тут захолодело внутри: где он, куда дальше идти? Ведь шел, опустив голову, не отмечал пройденного пути, не держал направления. И вот, заблудился.

Задрожали и обессилели ноги. Уперся головой в ствол ольхи, остро кольнула боль в разбитой прикладом ране. И не выдержал Микко, расплакался – расплакался как-то по-щенячьи, поскуливая от боли и страха, но больше всего – от пережитого. Ноги не держали. Хотел присесть на пенек, но любая попытка согнуться отзывалась болью в спине и в боках. Опустился на снег, прилег на небольшом бугорке, была то кочка или низко спиленный пенек, не было ни сил, ни желания рассматривать. Холодно. Очень холодно. И зубы стучали, и тело трясло и сковывало.

Микко знал, что в этом случае надо двигаться как можно активнее, чтобы разогреться. Или устроить какое-нибудь временное убежище: шалаш, берлогу, или нору в снегу вырыть и разложить в ней хотя бы маленький костерок. Фашисты хоть и подонки, но спички не отобрали. Но холод сковывал не только тело. Он постепенно и незаметно сковывал и душу, и волю, отбирал силы и желание противиться, бороться за жизнь, зрение утрачивало четкость, и клонило в сон.

* * *

Начало лета нынешнего, сорок второго года. Теплый погожий день. В школьном сельскохозяйственном лагере на станции Пери, Васкеловского направления, на сельхозучастке 239-й школы ребята, кто закончил предобеденную норму прополки, собираются у костра. Кашеварит незнакомая Мише женщина, а помогает ей Илюха Ковалев, с которым в первом и втором классе сидели за одной партой. Тогда они с Илюхой бегали к булочной, помогали разгружать машину. За это им насыпали по кульку орешков и других крошек от вкусных булочек, которые в лотки при транспортировке натрясались. Крошки и орешки они съедали в укромном уголке двора, стараясь даже самой малости лакомства не обронить. А когда содержимое иссякало и ничего уже невозможно было достать и вытряхнуть, разворачивали кульки и губами, а то и языком снимали прилипшие к бумаге крошки. Вкусно, да мало.

Потом Илюхины родители получили комнату возле Исаакиевской площади, и он перешел в 239-ю школу. И вот случайно встретились.

Весной 1942 года Ленинградским горкомом было принято решение о направлении школьников на сельхозработы. А зам. Председателя Ленсовета Е.Т. Федорова на городском совещании учителей так и объявила: внешкольная и даже школьная работа сейчас одна – это работа на огородах. Школьные сельхозлагеря позволят убить двух зайцев: окажут подспорье в питании ленинградцев и позволят ребятам провести лето в стороне от бомбежек и обстрелов, на свежем воздухе. А усиленное питание и размеренный режим с посильным трудом помогут им окрепнуть после тяжелой блокадной зимы.

Так бывший одноклассник Илюха оказался на Карельском перешейке, на тропах, по которым хаживал от родни к родне Миша.