Человек на войне (сборник)

Мише, по возвращении из рейда, Валерий Борисович вручил орден Красной Звезды. И сказал, что документы оказались очень важными, они касались системы фортификационных укреплений полевой дивизии СС «Полицай» в районе поселка Русско-Высоцкое. Подробнее не разъяснил, но добавил, что хороший разведчик один дивизии стоит. И еще добавил: было, конечно, везенье, но не оно главное – главное, что привело к успеху, это находчивость, решительность и смелость. Более того – храбрость.

Нет, не оставили бы живым. Хорошо, что стерпел, не раскололся. А то бы не уцелел… «И я вам, подонки, ублюдки фашистские, морды немецкие, ишаки вонючие, тоже кой-что сделал. Так что счет в мою пользу!» – заключил Микко.

И вроде как сил прибавилось, и боль притупилась, и лыжи легче заскользили. «Я вам, поганым, тоже не подарок! Вы меня еще попомните! Вы от нас еще получите! Мы вас всех в вашем проклятом Берлине на сто метров под землю закопаем! Скоты безрогие!»

Начинало смеркаться, когда услышал за спиной топот лошадиных копыт и скрип полозьев. Оглянулся. Нагонял его Эркки Маслов.

– Хювяя пяйвя, – поздоровался мальчик.

– Хювяя пяйвя, – ответил Эркки. – Садись, подвезу.

– А нет, ничего, я сам. Так теплее.

Устал, проехать хоть немного, отдохнуть было бы кстати, но не тянуло его к людям, а пуще всего не хотел он сейчас расспросов. Эркки посмотрел на серое утомленное лицо мальчика и придержал коня.

– Садись.

Усадил, укутал тулупом.

– Что с головой?

– На лыжах с горы. Об пень ударился.

– Сильно, – Эркки осмотрел рану. – Перевязать надо.

– Нечем.

– И у меня нечем, а промыть найдем чем.

Достал из-под сена глиняную, оплетенную для прочности берестяной лентой баклажку с «масловкой» и резко взболтнул, в баклажке булькнуло.

Одно предположение о возможной новой боли выбросило Микко из саней.

– Не надо промывать!

– Не хочешь, твое дело, – рассмеялся Эркки испугу мальчика и больше не настаивал. Остановил коня, усадил обратно в сани, укутал, открыл и протянул баклажку:

– Выпей, чтоб согреться. Но немного, а то пьяный будешь.

Микко глотнул раз, другой, глотнул бы, наверное, и третий, и четвертый, и пятый раз – забыться хотелось, но при Эркки не решался. Все же не выдержал, глотнул еще раз, прежде чем возвратил баклажку. Вскоре потеплело, мышцы расслабились и отошла противная мелкая познабливающая дрожь, которая не покидала его с погреба.

Фамилию свою Эркки вел с конца XVIII века от вологодского крестьянина Ануфрия Маслова. Переселенец Ануфрий был приписан к Петровскому заводу. И не вытерпев тягот непосильных и вечной нужды, а пуще придирок и несправедливости начальства, повел Ануфрий разговоры о том, что неплохо бы сходить в Петербург к матушке-императрице Екатерине «за правдой», поведать ей про все беззакония, творимые на Петровском заводе, и попросить защиты. Про те разговоры прознали в канцелярии завода, и Ануфрию, чтобы избежать ямы и острога, не в столицу ходоком, но в глухие карельские леса беглецом пришлось подаваться. Попросил укрытия в одной, по тем временам достаточно большой, в двенадцать дворов, карельской деревне. Заводские власти попытались его найти и возвратить, но у карел, к кому нет-нет да сбегали от непосильной работы и гнета начальства русские переселенцы, подход к этому был избирательный. Пьяниц, воров, бездельников и дебоширов они возвращали после первой же провинности. И не в отместку, не для того, чтобы позлорадоваться неизбежному наказанию обидчика.

Карелы, по природе своей, люди честные, миролюбивые, добродушные, доброжелательные к другим и исполненные собственного достоинства, смотрели на воровство и буйства с презрением, как на диковинную, дурную и заразную болезнь. Но людей честных и работящих припрятывали у себя. Они, никогда не знавшие ни рабства, ни крепостничества, с врожденным чувством справедливости и уважением к личности, называвшие и друг друга, и судью, и священника, и урядника, и станового, и любого иного чиновника «вейкко»[32], с трудом принимали превосходство одного человека над другим. Полагали, что всякий человек равен другому, а уважение можно заслужить лишь честной жизнью, добрыми делами да почтенным возрастом. Русские власти знали о сокрытых беглецах, но чтобы не осложнять отношений с местным населением, мирились с такой ситуацией. Вера одна, Христова, работать не здесь, так там все равно будет на благо России, ну и пусть живет с карелами, раз таково сложилось.

Так Ануфрий Маслов прижился в Карелии. Через год полюбил и женился по любви на Анне, второй дочери Яри Кекконена, отца шестерых похожих друг на друга и на отца, рыженьких волосами и с мелкими веснушками на лице и руках, девушек и девочек-погодков. И с положенного срока пошли у них дети, едва ли не каждый год то мальчик, то девочка.