Человек на войне (сборник)

Но, как и всякий русский, а шире сказать: славянин, Ануфрий был привязан к хлебушку во всяком его исполнении – от каш до выпечки. И даже прожив несколько лет, не смог привыкнуть к карельскому хлебу, состоящему порой более чем на половину из различных примесей и добавок. И вскоре после женитьбы отказался от традиционного в Карелии подсечно-огневого земледелия и повел дело по-своему.

Под пашню карелы выбирали место повыше, с лиственным лесом. В первый год, в начале лета вырубали деревья и кустарники, складывали в кучи для просушки. На следующий год сжигали. На третий год разрабатывали и только на четвертый засевали. Сеяли и овес, и рожь, и пшеницу. Но наиболее надежной зерновой культурой был ячмень, он успевал вызреть даже при коротком и прохладном лете. Из зерна нового урожая обязательно пекли пироги либо варили кашу и вкушали эти яствия на краю нивы, в благодарность за урожай. Это был праздник. Но после празднеств наступают будни. Будни же таковы, что своего хлеба, даже в урожайные годы, хватало им месяцев на пять или шесть. Поэтому в муку примешивали различные наполнители: ячменную солому, мох, траву сосновую заболонь и разное другое, лишь бы съедобно было.

Славянская душа Ануфрия не принимала такого подобия хлеба, и он, не жалея ни сил, ни времени, стал расширять пашню, отвоевывая ее метр за метром у леса и камней. И не бросал после года-двух использования, как это было принято у карел, но, как велось на его родине, удобрял навозом, использовал севооборот, периодически оставляя поле под черный или занятой пар.

А когда умер Яри, в день похорон, на поминках посадили Ануфрия на стул, и восемь стариков, взявшись по двое за каждую ножку стула, подняли его к потолку, провозгласив таким ритуалом хозяином и признав равным себе.

Вместе с этим признанием легла на Ануфрия и обязанность выдать замуж остававшихся пока незамужними двух своячениц. И эту обязанность Ануфрий с Божией помощью исполнил.

Сыновья, внуки и правнуки Ануфрия и Анны женились на карельских девушках, дочки, внучки и правнучки выходили замуж за карельских парней. Так множился карельский род Масловых. Ну Масловы так Масловы, всякая фамилия у карела может быть. Многие из них, особенно женщины, по-русски и понимать-то мало понимали, а говорить могли еще меньше. Но многие же, в той или иной мере, унаследовали приверженность к земледелию. Возможно, это объяснялось генами вологодского пращура, а возможно, привычкой от рождения есть настоящий хлеб. Поэтому к выращиванию его они относились самоотверженно, сил и времени не жалели. И во многих семьях Ануфриева потомства хлебушек, если не пшеничные караваи и не ржаные ковриги, то ячменные и овсяные хлебцы на столе были круглый год.

Привязанности к спиртному ни у Ануфрия, ни у его потомков не было. То есть, выпить они были не прочь, но всегда знали время, место, меру и компанию. Унаследовал это качество и Эркки. Но однажды паровозный машинист Василий Мельников, сосед его старшей сестры, жившей в Элисенвааре, угостил домашним вином из крыжовника. Эркки очень понравился и вкус продукта, и доступность производства. Он подробно расспросил и даже записал в тетрадку, как готовится сусло, как сбраживается, снимается с осадка, осветляется и вызревает вино и как, с помощью перегонного аппарата, можно превращать его в более крепкий напиток. Эркки увлекся, это стало неким занятием для души. Потреблять спиртное в больших количествах он не стал, его занимал сам процесс: как можно из ягод, из фруктов, из стеблей ревеня и даже из корневищ лопуха и цветков одуванчика творить вино. Нравилось и разнообразить вкус, настаивая и вино, и самогон на травах и на кореньях, на меду и на прополисе, на цветках кипрея и на корневищах калгана, на смородиновых почках и на дубовых опилках, и на многом другом.

– Эркки большой умелец. Эркки даже из оглобли ром сделает.

Эркки рассказал, что едет к младшей сестре на девять дней своего зятя Рейно Пуссинена, которого убили партизаны. Всех убили, всю ремонтную команду. Рейно сняли перед самой сменой, когда солдат уже не на подходы к охраняемому объекту смотрит, а на дверь караулки. А когда на смену Пуссинену вышел другой солдат, совсем молоденький, мальчишка еще, и того ножом. И пикнуть не успел. Вошли в дом и всех сонных штыками да кинжалами закололи. Взломали двери в мастерские, испортили станки и иное оборудование и унесли орудийные замки. Сделали все тихо, обнаружилось только утром, когда женщина, которая им готовит, кормить их завтраком пришла.

Микко вспомнил и Йорму, и Хилму, и Пуссинена, и молоденького солдата Петри Туокко. Кровь прилила к лицу.

– Ты что порозовел? – удивился Эркки. – Разве ты Рейно знал? – И тут же сам объяснил: – Тепло пришло из баклажки.

Микко не возразил против такого объяснения. Но зло и жалость одновременно охватили его. Злорадство к уничтоженному врагу и жалость к неплохим, в общем-то, людям и хоть наполовину, но своим по крови. И Николай Иосифович вспомнился: «Как можно воевать со своим народом?»