Человек на войне (сборник)

Они с Илюхой сидят на толстом бревне. От костра, над которым в ведре варятся не то щи, не то овощное рагу, в общем, смесь картошки, лука, морковки, брюквы, крошеных капустных листьев да двух горсток ячневой крупы, добавленных для сытости, идет тепло. И странно, тепло это не жарит с одной стороны, как обычно от костра, но обволакивает тело со всех сторон, вселяя в него сладкую истому. Подошедшие ребята рассаживаются возле. Илюха хлопочет, подкладывает дрова «пожарче» и, вместе с тем, следит, чтобы пламя не поднялось высоко, чтоб не выплескивалось драгоценное кушанье. Но Миша смотрит на них как-то отчужденно, у него нет желания даже заговаривать с ними, не только самому в их хлопоты вступать. Ему так хорошо в этой сладкой истоме.

Вдруг видит, к костру идет женщина дивной красоты – его мама. И странно, никто из ребят не обращает на нее никакого внимания, они ее как бы не видят. Мама наклонилась к Мише, глаза у нее печальные и при этом очень-очень добрые, коснулась пальцами его головы.

Что-то изнутри толкнуло Мишу под сердце, и он очнулся.

Уже не поле, но лес, зимний промерзший карельский лес, и перед ним – мама, его мама в шерстяной кофточке, накинутой на плечи поверх летнего сарафана, того самого, в котором провожала его к бабушке Лийсе, стоит над ним. Взгляд у нее тревожный.

– Мама, я замерз…

– Вставай, иди, – попросила мама.

Он закрыл глаза. Помотал головой, открыл. Мамы не было, а он как бы утратил власть над собой.

Тело трясло мелкой дрожью, но он, хотя его мучили холод и боль от холода и побоев, встал и, как заведенный, пошел, мало соображая куда. Метров через сто он так же необъяснимо для себя, но уверенно забрал несколько влево. И через полкилометра был на шоссе.

«Ну и разведчик, – кольнул себя, – возле дороги заблудился. В крайности, мог бы повернуть назад и по своим следам выйти. Голова-дырка, уже на это ума не хватило». Но кольнуло вяло, и от вялости той, даже не захотел оправдываться.

Ноги ослабли и подкосились, и он повалился животом на снежный отвал на обочине: скоро начнет темнеть, дорога ему незнакома и куда по ней идти – неведомо. Небо затянуто, даже по звездам, когда стемнеет, не сориентируешься.

Но и сидеть нельзя – замерзнешь. Как Валерий Борисович говорит? В жизни, среди пропавших – сдавшихся гораздо больше, чем побежденных.

Нет, сдаваться он не хочет. Ни холоду, ни боли, ни усталости. Ни, тем более, этим подонкам фашистским, этой немчуре проклятой. Не дождутся!

Понудил себя, перебрался через отвал, осмотрел деревья, с какой стороны больше мха наросло, нашел муравьиное жилище, сориентировался и по нему. Ориентиры не очень точные, но юг от севера отличить можно, и то хорошо. А идти ему, в любом случае, к югу.

Вернулся на дорогу и, насколько позволяли стянутые холодом и болью мышцы, сначала медленно, а потом, постепенно согреваясь и разминаясь, быстрее заскользил на лыжах.

Хорошо, что стерпел. Не оставили б его немцы живым. Нет, не оставили бы.

Но им тоже немало от него досталось. В один из первых рейдов… Все в нем тогда кипело, и невзирая на строжайший, категоричнейший запрет Валерия Борисовича не только не брать в руки, но и не прикасаться, близко не подходить к оружию, подобрал на месте боя лимонку. Прошел немного, видит – на полянке в стороне от дороги траншея, крытая жердями и дерном, и в нее два немца по наклонному ходу бочки закатывают. И по-немецки горгочут и хохочут. Этот хохот вывел Мишу из себя. «Подонки! Весело вам? Сейчас будет еще веселее!» Повернул к землянке, руку протянул, чтобы в случае чего оправдать свое присутствие, и тихонечко, чтобы немцев нечаянно голосом не привлечь:

– Брот, битте брот…[31]

Подошел ближе и лимонку под бочки катнул. И за камень прыгнул. Накрыло его взрывной волной и к земле придавило, пламя взвилось, как показалось ему, чуть не до неба, даже за камнем так жаром обдало, что волосы затрещали. Пришлось потом Валерию Борисовичу врать, будто у костра обгорел, сырые дрова не разгорались, бензина плеснул да норму не рассчитал. А от камня едва заставил себя убежать – очень хотелось досмотреть, как корежатся, мучаются и дохнут в пламени облитые бензином фашисты.

Валерий Борисович как-то уж очень внимательно выслушал объяснения Миши про костер, но допытываться не стал. И хорошо, что не стал, а то не сдержался бы Миша и выложил все, а Валерий Борисович ему голову открутил бы. Медленно и без наркоза. Он обещал так сделать, если Миша хотя бы прикоснется к оружию. А слово свое Валерий Борисович держать умеет.

А когда в следующий раз уходил Миша за линию фронта, Валерий Борисович целую лекцию прочитал, почему ему нельзя прикасаться к оружию. И в заключение добавил:

– Разведчик воюет не с отдельными офицерами или солдатами, а с воинскими частями и даже с крупными воинскими соединениями. И ввязываться ему в несанкционированный бой с противником так же глупо, как командиру полка или дивизии биться на кулачках с солдатом врага.