Человек на войне (сборник)

Но немногие секунды спустя все легло на свои полочки: немцы враги, а эти были за немцев. Значит, никакие не свои, тоже враги, и не сложа руки сидели – оружие ремонтировали и огневые точки строили, чтобы наших убивать. И Микко успокоился, не над чем тут голову ломать.

– И у нас, в Киеромяки… Не слышал, что произошло?

– Нет. Неоткуда.

– Той же ночью русские диверсанты, под видом немецкой колонны, подошли к шлагбауму, сняли сначала часовых, а потом и весь караул. Из винтовок с глушителями перебили немецких часовых у скалы и взорвали склады. Больше суток горело и гремело в скалах, и никак было не погасить – из дверей пламя пышет и снаряды вылетают.

Микко прикрыл глаза и склонил голову, как бы подремывал, но ловил каждый звук и каждый оттенок интонации.

– Почти неделю в деревне шло следствие, начальство и немецкое, и финское понаехало. Говорят лазутчик в деревне есть. Потому что диверсанты знали все: и расположение постов, и время смены часовых, и секреты, и проходы в минном поле.

Даже ребятишек допрашивали. Говорят, наблюдение велось с сарая, с которого они трамплин устроили. Когда осмотрели внимательно, нашли в сарае бинокль. Видимо, обронили через щель. Попробовали с собакой хозяина найти, да собака след не взяла, запах вымерз. Про тебя тоже спрашивали, поначалу странным им показалось, что только ты ушел, и сразу диверсанты нагрянули. Но все ребятишки сказали, что ты с сарая на лыжах не катался, и даже ни разу там не был. А почему ушел, так Ирма объяснила, страшно, мол, мальчишке одному в большом доме по ночам. И днем невесело. Больше тобой не интересовались.

А Айно Хокконена, который придумал с сарая на лыжах кататься, в гестапо возили. Что там с ним было, как его допрашивали, никому не ведомо. Только привезли обратно не парня, не человека… Сидит часами неподвижно, в одну точку уставившись. И от всякого шума или громкого голоса вздрагивает, плачет или прячется. Покормит его мать – поест. А так только сидит да в одну точку, как в пустоту, смотрит. Сам Хокконен-отец лицом почернел – такого парня, веселого да работящего, сгубили. А мать… сама не своя от горя: и к врачам, и к колдунам, и в монастырь к старцам – к кому угодно, говорит, поеду, лишь бы сына спасти.

Микко съежился и затих под тулупом. И Айно жалко, и бушевало гневное ликование. «Это вам, гадам, за папу и за маму, и за друга моего, за Илюху Ковалева, и за Сашку Пышкина! И за всех нас!»

Просил Валерий Борисович присматриваться к ребятам, которые остались в Ленинграде, подбирать из них стойких и смышленых. Присматривался и время от времени называл то по одному, то по две-три фамилии, в зависимости от того, как встречались и чем дышали встреченные. Братьев Поповых назвал, Вовку, с которым учился в одном классе, и его старшего брата Славку, председателя совета пионерской дружины в их школе, и Сашку Пышкина, и Илюху Ковалева.

Но Поповы уже стали юнгами Балтийского флота и щеголяли в бушлатах и в бескозырках.

А с Илюхой едва не столкнулся летом, в августе, возле Сиверской, когда, попрошайничая, шел «маршрутником» – вел по пути наблюдение за передвижением немецких войск и техники. Илюха шел встреч солнцу и потому не разглядел Мишу, а Миша, едва различив его, тотчас сиганул в кусты и затаился. Хотелось, очень хотелось поговорить и побыть с ним вместе. Все-таки свой Илюха в доску. Но, как говорит Валерий Борисович – только береженого Бог бережет. Попадет к фашистам и вдруг пыток не выдержит. Обоим хана. Хоть Илюха о нем ничего не знает, но на подозрение своим знакомством навести может.

Это была их последняя встреча.

Как позже узнал Миша, Илюха ходил связным к подпольщикам. Либо возможности установить радиосвязь с той группой не было, либо они очень ценную информацию добывали и потому в штабе остерегались выходами в эфир немцев насторожить. И чтоб не привлечь их внимание и не побудить к розыску, донесения от подпольщиков носил Илюха. Писали особым составом на его теле, а когда приходил к своим, смазывали проявочным раствором, переписывали и смывали. Точно так же, когда уходил в немецкий тыл, писали на нем шифром для подпольщиков задания, инструкции и иную необходимую информацию, а те проявляли и считывали. Ни мыться, ни купаться, ни речки вброд перейти ему было нельзя, даже от самого маленького дождя необходимо было укрываться.

В конце лета схватили его. Сначала так допрашивали, а потом на пытки отправили. По полу катали. Водой с песком из пожарного рукава по бетонному полу от стены до стены. Но эти вода с песком спасли тогда Илюху. Немцы, видать, пронюхали, что у мальчишек на теле может быть написано. И мазями всякими натирали, и рентгеном просвечивали. Да только поздно, сразу не догадались, а струя сильная, с песком и по бетонному полу катали – все вытравилось. Нашли только пятна. А что за пятна, откуда ему знать, ночевать-то где попало приходится, вот и запачкался где-нибудь.

Отпустили. Постращали и отпустили.