Человек-пистолет, или Ком

Дело в том, что весь персонал этой убогой, захолустной больницы был заражен злостным мздоимством… За особо тяжелыми больными еще кое-как ухаживали задаром, но у прочих вымогали деньги буквально за все. Существовала как поденная такса, так и плата за разовые услуги по уходу и за процедуры. За укол — рупъ, за судно — рупь, за клизму — рупь и т. д. Карманы белых халатов санитарок и медсестер быстро засаливались от опускаемой в них бесперебойной мзды. Впрочем, если не подмажешь, то, конечно, и укол сделают, и судно подадут, и клизму поставят, но разницу почувствуешь сразу: иглу ненароком воткнут тупую, судно подсунут в говне, а клизму так поставят, что… господи спаси!

Вот и Ком, более или менее оклемавшись на третий день, стал существовать на общих основаниях и мрачно наблюдал за порядками больницы. Собственные физические неудобства и страдания он привычно игнорировал, но зато злоупотребления персонала в отношении других больных заставляли его скрежетать зубами от едва сдерживаемой ярости. Два дня он терпел, а в пятницу, когда дежурная медсестра (та самая напомаженная красотка), сделав инъекцию сенильному старцу, соседу Кома справа, многозначительно задержалась, дождавшись, пока старец своей хилой, скрюченной лапкой сунул ей в карман рублевку, Ком не выдержал.

— Эй, послушайте, — сказал он, — мне это не нравится!

В первый момент медсестра ничего не ответила, только немного покраснела. Но, проходя мимо, не глядя с ненавистью процедила:

— Что тебе не нравится? Что я дышу твоей вонью, тебе не нравится?

И она удалялась, спокойно играя бедрами. Ком молча нагнулся, вытащил из-под койки судно.

— Послушайте, вы!.. — сказал он, и когда медсестра царственно оборотилась, размахнулся и плеснул фекалии на ее высокую, рвущуюся из-под белого, накрахмаленного халата грудь.

Всполошилось все отделение. Прибежал заведующий и стал выяснять, что стряслось. Медсестра захлебывалась слезами. Бывшие поблизости санитарки подняли вой, что «съехавший» хулиганит и терроризирует персонал. Часть больных пробовали защищать Кома, но другие — осуждали (люди!). С бедным старцем случился удар. Сам же Ком заявил, что сыт лечением по горло и более ни минуты не желает преть в этой богадельне. Кончилось тем, что его выписали в тот же день — не то под расписку, не то за нарушение режима, — и он ушел, так и не долечившись как следует.

Оленька одарила какую-то санитарку рублевкой, и та узнала в приемном отделении домашний адрес «съехавшего». Покинув больницу, Оленька отправилась по этому адресу и таким образом оказалась у Кома дома… Однако застать его не удалось: выяснилось, что утром он заходил лишь на минуту, забрал какие-то свои книги и исчез. Зато Оленька познакомилась с его родителями.

— Да он разве был в больнице?! — всплеснула руками мать. — А мы даже об этом ничего не знали!

Она втянула Оленьку в квартиру, усадила за стол, и они разговорились.

— Теперь мы вообще о нем ничего не знаем, — пожаловалась мать, расспросив Оленьку о том немногом, что ей было известно о Коме. — Он ведь почти не живет дома, ничего не рассказывает…

Отец Кома был военным строителем и только недавно уволился в запас в звании прапорщика. Мать работала бухгалтером. Оба всегда души не чаяли в сыне и, естественно, мечтали, чтобы тот преуспел в жизни побольше, чем они сами. На радость родителям сын рос хорошим, добрым мальчиком: увлеченно занимался спортом (брал призовые места на районных соревнованиях по акробатике), в школе был отличником и, наконец, успешно поступив в институт в Москве, сделался вполне прилежным студентом… И вот, когда родительские сердца были полны покоя и гордости за сына, Ком преподнес сюрприз — неожиданно бросил институт. Кажется, он попробовал им что-то объяснить, но для родителей это был такой тяжкий удар, что, глухие к каким бы то ни было объяснениям — да к способны ли были они вообще счесть разумным объяснением одну лишь «внутреннюю неудовлетворенность» выбранной дорогой? — они решительно прокляли сына, а тот пошел в армию.

— Представляете себе, — восклицала мать Кома, обращаясь к Оленьке, — так растоптать все наши надежды! Опозорить перед всеми! Да мы от стыда до сих пор никому в глаза взглянуть не можем!

А год спустя по нескольким сухим письмам они начали догадываться, что Ком попал в Афганистан. Позднее отец смог точно установить это по своим каналам, и они чуть с ума не сошли, переживая за него. Отец приобрел мощный радиоприемник, и все вечера они стали проводить, слушая Би-би-си и Голос Америки, не скупившиеся на информацию о наших потерях и вообще о ситуации.

— Вы знаете, ведь он был ранен! — восклицал мать Кома, обращаясь к Оленьке. — Так растоптать все наши надежды! Опозорить перед всеми! Мы до сих пор никому не можем в глаза взглянуть.