Человек-пистолет, или Ком

А еще через год Ком вернулся домой. Несмотря на бесконечную родительскую радость, что сын вернулся живой, полного примирения тем не менее не последовало. Как иногда случается от чрезмерной любви, беспокойство, страх, досада на несчастья, в которые близкий человек вверг себя по своей же тупости или упрямству, проявились и у родителей Кома, причем в форме нескончаемого потока раздражения и желчных упреков. Кроме того, Ком вернулся совершенно изменившимся: обидчивый, нервный, непримиримый и легко замыкающийся в себе, в своих мучительных афганских воспоминаниях… Он, было, восстановился в институте, и родители вздохнули облегченно, но он вдруг снова бросил учебу… Стена абсолютного взаимного непонимания разделила сына и родителей, и в повседневной жизни дело доходило до жесточайшей взаимной неприязни… Например, пристрастившийся к радио-«голосам» отец врубал на полную мощность радиоприемник, и Ком, сосредоточившийся на своих занятиях и вдобавок хронически не переносивший такого рода передачи, был вынужден убегать с тетрадками из дома и все чаще не возвращался ночевать…

— Где же он может быть? — спросила Оленька.

— Мы ничего о нем не знаем, — повторила мать Кома.

— Может быть, у него кто-то есть? — вежливо спросила Оленька.

— Вы имеете в виду — девушка? — вздохнула мать. — Что вы! В том-то и дело, что никого у него нет!.. Эх, попалась бы ему хорошая девушка, которая бы наставила его на ум!..

— Вот, — смутившись, попросила Оленька, — передайте ему, пожалуйста. Это — от всего нашего коллектива! — И, поспешно выложив на стол гостинцы, попрощалась.

«Вероятно, Ком живет у своего диссидента-майора…» — подумал я.

Меня не так впечатлили похождения Кома в больнице, как сам факт, что он уже на ногах (так скоро!), а значит, может в любой момент объявиться в Москве и заняться мной… От давившего меня ожидания слегка подташнивало… Мне казалось, что Ком уже где-то рядом, что я уже ощущаю его пристальное наблюдение.

И снова с отчетливой ясностью припомнились все наши беседы. Снова я ощутил тот жутковатый холодок, повеявший из темных лабиринтов его «подпольной» деятельности, далеко идущей программы «практических занятий»… Но теперь к этому добавилось еще неотвязчивое ощущение какой-то всепроникающей, тайной силы — сродни тем «масонским» страхам моего друга Сэшеа, над которыми я всегда потешался. Теперь мне было не до смеха: я ведь, возможно, не знал, что еще может стоять за тем немногим, чем Ком пока что счел нужным поделиться со мной, и то тайное, во что, как мне казалось, я еще не был посвящен. И чем больше я думал об этом, тем больше это разрасталось в моем воображении и приобретало для меня какое-то особое, всеподавляющее значение, парализующее (что удивительно, я и это успевал осознать) все мои попытки здраво оценить ситуацию.

Матушка побывала в столе находок и вернулась счастливая: нашлись добрые люди, не дали пропасть моему многострадальному костюму: сдали сверток дежурному по станции, убоявшись, может быть, замаскированной бомбы… Так или иначе, но я не стал противиться судьбе: постригся, надел костюм, повязал галстук и вместе с матушкой (которая на этот раз решила лично сопровождать меня, чтобы по дороге я не свернул в какой-либо кабак) отправился к дяде Ивану.

Визит превзошел все наши ожидания. Большой человек оказался на редкость симпатичным стариканом, который полюбил меня с первого взгляда, умилившись моему сходству с покойным дедом и заявив, что не помрет до тех пор, пока не выведет меня в люди. Он расспросил о самых разнообразных сторонах моего существования и остался очень доволен ответами, найдя, что мое сходство с дедом не только внешнее, но и внутреннее.

— Но вы с ним построже, пожалуйста! — попросила матушка. — Он иногда позволяет себе…

— Что, — спросил меня дядя Иван, — выпиваешь?

— Могу ли я не пить, когда пришла весна?! — удивился я. Матушка расстроено покачала головой.

— Постыдился бы!

— Ничего, ничего! — добродушно усмехнулся дядя Иван. — У него будет такая интересная работа, что он обо всем забудет, не только о питье и весне!

И действительно, о работе, которую он предложил мне, можно был только мечтать… Он велел как можно скорее принести ему анкету.

— Черт, — пробормотал я, — теперь у меня есть все основания для оптимизма!

И в эту встречу не обошлось, конечно, без воспоминаний дяди Ивана о героическом и многотрудном прошлом. Вновь были вспомянуты и знаменитые демонстративные чаепития, и храбро распахнутое окно, и буйно цветущая сирень…

— Бедный, бедный вы! — вовсю расчувствовалась матушка, смахивая слезу, — сколько же вам пришлось выстрадать!.. И ведь всё совершенно безвинно!

— Совершенно, — подтвердил дядя Иван.

— А что же вы, — поинтересовался я у матушки, — видели, что творится, и так любили Сталина?

— Господи, — смутилась матушка, — да как же… Ведь с трубкой, во френче, на Мавзолее стоял… Как же не любить?