Человек-пистолет, или Ком

Я принялся бессознательно бродить между могилами, натыкаясь на кресты и решетки, и вдруг, поскользнувшись, свалился в какую-то канаву. Но это, впрочем, была никакая не канава, а наполовину занесенная снегом могильная яма — непонятно только, по какой причине не использованная. В исступлении я несколько раз стукнулся лбом об отвесную стенку ямы, после чего, решив, что ничего уже не поправишь, стал действовать. И дальнейшие мои действия происходили в режиме того же «автопилота», причем все якобы перешло в совершенно другое качество и было уже как бы «сном во сне»: не было уверенности, что все это происходит со мной…

Я вылез из ямы и, подтащив к ней Кома, осторожно опустил его вниз и уложил на дно. Затем я разыскал несколько старых траурных венков и прикрыл его ими сверху. Задержавшись над могилой, я не мог не оценить страшной и строгой гармонии окружавшей меня ночи.

Я вышел на дорогу и довольно скоро добрался до населенного пункта, того самого, огни которого были видны еще издалека. Это оказалась станция, не доезжая которой мы вылетели из поезда. Я находился в таком состоянии, что мне было абсолютно все равно, наткнусь ли я еще раз на «козлов» или нет… Я сел в электричку и благополучно вернулся в Москву.

На Белорусском вокзале я купил стаканчик кофе и бутерброд с сыром и с жадностью проглотил. Было далеко за полночь. Я нашел телефон-автомат и позвонил Оленьке.

— Ради бога, извини, что так поздно… — начал я.

А что случилось? — одновременно обрадовано и испуганно воскликнула она.

— Абсолютно ничего. Ты не против, если я сейчас заеду к тебе в гости?

— Заедешь? А ты меня не обманываешь?

— Нет, не обманываю, — заверил я.

Я поймал такси и, когда приехал в Бибирево, купил у таксиста бутылку водки, отдав за водку и за дорогу двадцать пять рублей.

— Спасибо, друг, — поблагодарил я, когда таксист вручил мне ловко извлеченную из-под сиденья бутылку.

Я откупорил бутылку и, не выходя из машины, сделал несколько глотков.

Оленька уже поджидала меня на этаже около лифта.

— А я знала, знала, что ты все-таки придешь ко мне! — горячо зашептала она, по-видимому, заранее приготовленные слова.

Она, однако, не решилась ни обнять, ни поцеловать меня, а просто, взяв за руку, повела к себе.

— Я же вас тысячу раз просила!!! — раздраженно прикрикнула она на уже маячивших в прихожей родителей в нижнем белье, которые сразу пустились наутек.

В комнате у Оленьки, конечно, играла музыка. Я достал из кармана начатую бутылку водки и поставил на письменный стол. Оленька мигом принесла квашеной капустки и маринованных опят. Плюс свежесваренную картошку и котлеты. Я выпил всю водку практически один, но почти не опьянел.

Наевшись, я попросил у Оленьки сигарету и, задурив, стал зачем-то объяснять ей, что мне, вообще-то, просто нужна понимающая женщина, просто хорошая, добрая баба — не нимфоманка даже, хотя желательно, конечно, и не ледышка, — чтобы приходить вечером домой, садиться за такой вот накрытый стол с капусткой, опятами и рюмкой-другой водки, особенно после трудного дня, и что лучше такая вот тихая, мещанская жизнь, чем глупые идеи о мироспасении, чем выкручивание мозгов и самоедство, чтобы, значит, получать свои две-три сотни, приносить их жене, съедать ужин и, обнявшись с ней, засыпать крепко, сладко…

— Это прекрасно, прекрасно! — соглашалась Оленька и всем своим видом показывала, что как раз такая женщина и сидит передо мной. — И еще ребенок, ребенок! — добавляла она радостным шепотом. — Ты бы хотел ребенка?..

— Хотел бы я ребенка?! — удивлялся я. — Еще как хотел бы!.. Да мне иногда кажется, что мне не так нужна жена, как нужен ребенок!.. Может, это и лучше: к черту жену!.. Ребенок, вернее, дочка!.. Я бы гулял с ней, с дочкой, в осеннем парке, а она собирала бы осенние листья, она бы…

Внезапно, оборвав себя на полуслове, я вскочил и, оставив Оленьку в полном недоумении, бросился вон, натыкаясь в темноте прихожей на сонных, одуревших от долгого ночного бдения Оленькиных родителей.

Через минуту я уже был на улице и снова ловил такси. Медленный, мокрый снег падал все обильнее. Я вернулся на Белорусский вокзал и в ожидании первой электрички слонялся в сумрачных вокзальных помещениях, пропахших хлоркой и дальними странами. Потом, с бодрой толпой рыбаков с ящиками и зачехленными ледобурами на плечах, я вошел в вагон и, погрузившись в умиротворяющую рыбацкую терминологию («мотыль», «мормышка», «клев»…), тут же задремал и проснулся через два часа — именно в тот момент, когда поезд подходил к роковой станции.

Я выскочил на платформу и с тяжелым чувством оглядел местность, в которой столько претерпел, но которую видел сейчас впервые. Начинало светать… Пройдя по еще крепко спящему и совершенно безлюдному поселку, я свернул в поля, держа курс на кладбищенскую рощу, едва различимую сквозь густую снежную завесу. Я все убыстрял шаг и к концу пути уже бежал. Высокие русские березы стояли просторно и спокойно. Снег падал так плотно, что даже вороны не летали и не кричали над рощей.