Человек-пистолет, или Ком

Я остановился и замер в растерянности, сообразив вдруг, что и в малейшей степени не представляю себе, где именно я «похоронил» Кома. Ощущение было жуткое… Я бросился искать сначала в одном месте, потом в другом; я яростно переворачивал венки на могилах, но все было не то… Я, кажется, облазил все кладбище, обнаружил еще три заснеженные ямы (впрок, что ли, заготовленные?!); попытался разобраться по следам, но, во-первых, за ночь выпало много снега, а во-вторых, я сам успел натоптать повсюду, и теперь разобраться в следах не было никакой возможности. От крестов, окрашенных сплошь дешевой серебрянкой, уже рябило в глазах. Я весь взмок от напряжения. К тому же я боялся, что кто-нибудь застанет меня за этим странным занятием… Наконец, я и в самом деле увидел, что по дороге к кладбищу приближаются двое с лопатами на плечах. Я спрятался за кустами и, подождав, когда они пройдут, ни с чем отправился восвояси. «А, все равно! — думал я, — хуже не будет! Куда же хуже?!» Только теперь я приходил в себя, и ощущение «сна во сне» стало рушиться, и — не то от крайней усталости, не то от сознания своего бессилия — все происшедшее вдруг начало удивительно легко выветриваться из моей головы, и стойкое, холодное равнодушие пришло ему на смену… Но что еще более удивительно и странно, сквозь равнодушие проглянуло ясное и не способное быть спутанным ни с чем другим — чувство ОБЛЕГЧЕНИЯ.

Итак, я вернулся домой. Лора уже ушла в институт. А может быть, и вовсе не ночевала… Умывшись, я посмотрел на себя в зеркало и немного помедлил, вспоминая, что хотел сделать. Потом методично разодрал на клочки тетрадку Кома и запихнул в унитаз. «Критерий истины есть практика», — пробормотал я неизвестно к чему и с неожиданной досадой… Оставалось завалиться в постель и хорошенько выспаться. Я разделся и лег.

Во сне я снова увидел себя на кладбище. Одну за другой я обшаривал могилы, я спешил, но снег падал все гуще, и я мог двигаться с огромным трудом; снег сковывал мои ноги до колен, и ноги немели, отнимались, так что я уже едва их чувствовал. Но в этот момент я определил, что набрел именно на то самое МЕСТО. Я упал в снег. Я принялся разгребать снег, который никак не убывал. Ожесточившись, я заработал руками изо всех сил; кажется, я с головой зарылся. Тут мои пальцы нащупали твердую землю; я скреб промерзлый грунт ногтями; моя цель была близка, но по-прежнему недоступна… К тому же случилось некое зловещее ОБРАЩЕНИЕ всего пространства — мерзлая земля оказалась вокруг меня, и я уже пытался не проникнуть «В», а скорее выбраться «ИЗ», словно я сам очутился в могиле…

Проспав неопределенное время, я был разбужен звонком в дверь.

Отперев дверь, я увидел на пороге Жанку и безумно обрадовался. Мне даже показалось, что я ее ждал и что ничего лучшего и желать нельзя. С ощущением близкого счастья и покоя я освободил ее от шубы и, втащив в комнату, ласково обнял, а она, раздвинув подбородком вырез моего халата, потерлась замерзшей щекой о мою грудь и прошептала! «Мягонький, тепленький!» Ком не стоял у меня за спиной. Я развязал узел ее пионерского галстука и разгладил на ладони атласную шелковую материю. Потом я начал раздевать Жанку, осязая плотную ткань ее форменного фартука и платья, и, наконец, незнакомое и прекрасное вещество ее тела. Она сама шагнула к постели и легла, а я лег рядом с ней, как, может быть, какой-нибудь уморенный, затравленный зверь ложится отдохнуть на берег чистого и прохладного ручья. Я опустил руку в ручей.

— Сегодня у меня безопасный день, — довольно деловито сообщила Жанка. — Ты понимаешь?..

— Понимаю… Умная! — буркнул я, задетый этой ее неуместной рассудочностью. — А ты, вообще, не боишься?

— А что, разве это так страшно? — откликнулась она.

Я не ответил. Я обнял ее смуглые, цвета топленого молока колени. Я должен был разжечь ее. Дурацкий разговор мог только уничтожить нахлынувшую благодать. Я бросился усиленно ласкать Жанку, желая разжечь ее по-настоящему, до предела, чтобы она почувствовала, познала всю мою нежность и забыла обо всем, — сам-то я напрочь забыл обо всем… Но она, кажется, так и осталась при своей рассудочности, сколько-нибудь заметно разжечь ее мне так и не удалось, и в результате безумствовал я один.

И вот уже я сидел на постели и курил с ощущением едва ли не обманутости. Ни счастья, ни, конечно, покоя, я вокруг не находил. А Жанка расправила простыню и спокойно рассматривала запечатлевшийся на белом поле-полотне маленький ярко-алый след.

— Одна капелька крови — вот и все наше преступление, — проговорила она едва ли не насмешливо.

— У вас есть перекись?..

Моя мысль быстро восстановила знакомую цепочку: преступление — капелька крови — объятие — приближающиеся губы — сочность этих губ — похохатывающая врачица под красным крестом — кровавые плевки на снегу — знакомое лицо в уличной толпе — Ком…