Человек-пистолет, или Ком

— Что с ним? — спросил я медбрата, который устраивал подушку, чтобы человек не расшиб себе голову о металлическую спинку.

— Не видишь, белая горячка, — проворчал Петрович (однако вполне беззлобно). — Уже второй день его ломает. Сколько ремней мне порвал, сука. Простыни рвал. Полотенца вафельные рвал. Теперь только утомился…

Я вышел обратно в коридор и плюхнулся на свою скамью. Маленький, круглый человечек примостился рядом.

— Мяу, — сказал он, — давай поцелуемся!

— Брысь! — сказал я.

Человечек обиженно отодвинулся. Потом он забрался на скамью и, спустив штаны, натужился… Если бы я не успел вскочить и увернуться, он так и обдал бы меня струей.

— Пошел спать, кот! — закричал на него вышедший из палаты медбрат и погрозил кулаком. — Сейчас по жопе получишь!

Человечек с мяуканьем убежал. Я достал сигареты.

— Здесь не положено, — хмуро сказал медбрат и показал на уборную.

Я послушно отправился туда, но в соседстве с затопленными экскрементами унитазами не смог сделать и одной затяжки, выбросил сигарету и снова вернулся в коридор. Петрович сидел с газетой за столом дежурного и не обращал на меня никакого внимания.

Одно сознание того, что ты попал в сумасшедший дом, могло, пожалуй, довести до настоящего безумия, и, чтобы поддержать себя морально, я принялся припоминать, как описаны подобные учреждения у классиков. Я подробно перебрал в памяти Гоголя, Чехова, Гашека, Булгакова и установил, что все так оно и есть на самом деле, но стало ли мне от этого вывода легче или нет, понять не мог. Так где же, спрашивается, поддерживающая и воодушевляющая в трудную минуту сила искусства?..

Вопрос Петровича вывел меня из задумчивости. Оказалось, что мой нынешний начальник Петрович занялся решением кроссворда, и ему требовалась моя помощь… Несмотря на то, что я и в нормальной жизни ненавидел кроссворды — а уж теперь меня и подавно затошнило, — я скрепя сердце ответил. После чего еще несколько раз подряд мне удалось подсказать, требуемое слово, чем я доставил Петровичу неописуемое удовольствие и прочно завоевал его расположение. Я незамедлительно решил этим воспользоваться, чтобы выведать о затеянной против меня провокации. Петрович хоть и рад был помочь, но подробностей не знал.

— Ну, — дружески сказал он, предварительно окинув меня оценивающим взглядом, — тебя, скорее всего, по двести девяносто пятому пункту классифицируют. Я так полагаю…

— Господи, — пробормотал я, — это еще что за пункт?

— А шизофрения, парень, — усмехнувшись моей неосведомленности, солидно объяснил медбрат. — Да ты не расстраивайся, таких у нас долго не держат… Взбодрят электрошоковой или инсулиновой терапией — и можно опять по бабам… Ты, главное, поскромнее себя веди, — посоветовал он. — Твое счастье, что сегодня Палыч дежурит. Он у нас психолог!.. Был бы Семеныч, мы бы тебе так вломили… А Семеныч завтра, ты учти!

Петрович многозначительно подмигнул мне, и мы продолжили решение кроссворда.

— Что-то наш белогорячечный опять расшумелся, — озабоченно вздохнул Петрович через некоторое время. — Пойдем поглядим, не расквасил бы себе кочан…

Я пошел за ним в палату. Парень, которого я чуть было не принял за Кома, сумел каким-то образом вырвать из пут руки (ноги оставались прикручены к раме) и, вывернувшись, как гусеница, с натужными хрипами пытался уползти под кровать.

— Ну ты подумай! — сказал Петрович и, схватив парня за плечи, стал водворять обратно. — Придержи-ка ему руку, — попросил он меня, а сам разгибал другую, что, очевидно, было не легче, чем выпрямлять железную трубу: мускулы на руках у белогорячечного едва не лопались от напряжения, а запястья горели, исполосованные ремнями и полотенцами,

Я машинально бросился помогать, и с огромным трудом нам удалось зафиксировать парня в горизонтальном положении. Затем мы возвратились в коридор.

— Хоть орать перестал, — вздохнул Петрович. — А то еще с утра так орал, что я думал, оглохну…

Наконец с дурацким кроссвордом было покончено, однако Петрович так разохотился, что, оставив меня (но не забыв запереть за собой дверь), побежал наверх поискать еще кроссвордов.

Я обошел все небольшое помещение отсека и лишний раз убедился, что возможности для побега нет никакой. Зарешеченное окно в коридоре было неприступно, а в уборной и палате окон вообще не имелось.

Глядя на бедного белогорячечного, я снова вспомнил о Коме и подумал, что уж он-то, Ком, наверняка бы придумал, как вырваться отсюда… Например, оглушил бы Петровича чем-нибудь тяжелым, отнял ключи, прикрутил бы к койке рядом с белогорячечным, да и был бы таков… Я предпринял розыски, но самое тяжелое, что я нашел, был ночной горшок. Впрочем, решил я, за неимением лучшего сойдет и он.

(Я мог бы, вероятно, успешно нейтрализовать Петровича и голыми руками — ведь Ком научил меня кое-чему, — но как-то позабыл об этом, не счел приемлемым…)