Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

Особое отношение было к «секретным» роженицам, которые выражали желание сохранить в тайне факт своей беременности и деторождения. К «секретным» относили женщин, забеременевших вне брака или тех, кто «по семейным обстоятельствам или из чувства стыдливости опасаются огласки своей болезни»[1250]. В различных учреждениях была выработана процедура сохранения личной тайны. Как правило, «секретные» роженицы оставляли запечатанный конверт с информацией о себе (имя, место жительства, перечень лиц, которых необходимо известить в случае смерти женщины). Если роды заканчивались благополучно, то конверт возвращали женщине, если нет – вскрывали и оповещали родственников. В частных клиниках сохранение личной тайны пациенток гарантировал сам директор, у которого хранились соответствующие «конверты»[1251].

При обращении в родильную клинику роженицы направлялись в регистрационную, где дежурный врач или практикующие студентки (будущие повивальные бабки, акушерки, позднее – врачи) в амбулаторных листах или специальных журналах фиксировали анамнез пациентки. Первые подобные записи появились в столичных родильных клиниках в 1830‐х годах. Они содержали минимальные сведения о пациентках: состояние здоровья, вероисповедание, возраст. К началу XX века информация о пациентках стала носить детализированный характер. Врачей интересовали не только сведения о происхождении пациенток, но и число беременностей, родов, выкидышей; собиралась информация о перенесенных заболеваниях, о начале и характере регул, об особенностях протекания предыдущих беременностей и проч. Карточки беременных стали все больше напоминать историю болезни пациентов других отделений. Появились подробные сведения о физиологических и об анатомических особенностях организма роженицы и новорожденного, продолжительности родов, ежедневные данные о температуре тела.

После посещения дежурного роженицы направлялись в приемную (смотровую), где врач осуществлял осмотр (внутреннее и внешнее «исследование») и, в случае необходимости, проводил процедуру «очищения» – позднее она стала называться «дезинфекцией»[1252]. С развитием стационарного акушерства правилам асептики и антисептики стали придавать особое значение. К началу XX века процедура дезинфекции была жестко регламентирована. Женщина рассматривалась прежде всего как объект для врачебных действий. Этот «объект» должен был быть идеально подготовлен для организации работы врача. При поступлении в родильное отделение пациентки непременно принимали ванну, позже практиковалось принятие душа. Непременным условием стало проведение дезинфекции половых органов. В зависимости от состояния поступающих им могли предложить различные варианты дезинфекции: мытье с мылом и солевым раствором, а также с раствором карболовой кислоты, сулемы; в практику входило обязательное спринцевание пациенток, а также постановка клизмы[1253]. Если родильный приют не имел специального помещения для дезинфекции, то пациентке предлагали провести дезинфекцию при помощи эсмарховской кружки. Женщина лишалась собственной одежды. Ей выдавали стерильное больничное белье – сорочки с длинными рукавами, чулки, полотенца. Весь комплекс больничных мероприятий, связанных с принудительным гинекологическим осмотром, который в большинстве случаев проводили мужчины, процедурами дезинфекции, переодевания, вероятно, носил травмирующий для пациенток характер, так как был направлен на десакрализацию женской интимности и многочисленных табу в области сексуальной и телесной культы того времени, разрушая женское пространство подготовки к родам и деторождения. Роды из глубоко индивидуализированной, личностной практики превращались в набор стандартизированных действий, в которых происходило обезличивание пациенток.

В условиях стационара родильницы и их новорожденные обеспечивались одинаковыми предметами обихода: посудой, бельем, одеждой. Пользование своими вещами запрещалось. Помимо пеленок, распашонок и «подгузок» во второй половине XIX века была предусмотрена выдача свивальников. Несмотря на появлявшиеся аргументы врачей отказаться от практики свивания детей, народная традиция оказывалась устойчивой даже в клинических условиях[1254].

В каждом отделении были предусмотрены свои правила относительно распорядка дня. К 1910‐м годам в повседневной жизни пациенток родильных отделений наблюдалась стандартизация. К примеру, в послеродовом отделении городского родильного дома им. С. В. Лепехина в Москве распорядок дня включал в себя[1255]: