Человек, рожденный быть королем

У нас не слышно! — но зверей

Спугнут с дороги поскорей.

Ну, вот, вступаем тихо мы

В наш лес еловый, полный тьмы;

А колокольчик на весь лес

Звенит, как благовест с небес.

Меж тем мой мальчик, оробев,

Мне говорит о кознях дев,

Живущих в темном том лесу;

Но я, напомнив что несу

Всех Искупителя в руках,

Его журил за грешный страх.

Когда уж из леса древних лет

Я вышел с ним на Божий свет,

И солнце, к вечеру клонясь,

Меж пней свой луч метнуло в нас, —

Вдруг к нам вечерний ветерок

Донес до слуха конский скок,

Причем, весь ужасом объят,

Мой паж попятился назад,

Почуя снова эльфов рой,

Всю вражью силу пред собой.

Но я заметил: «Неужель

Мы не исполним нашу цель

И опоздаем передать

Больному Божью благодать?

Не бойся, сын мой! Твердо верь,

Что с нами Божий Сын теперь».

Сказав, бичом моим, шутя,

Стегнул я мула, и дитя,

Боясь в густом лесу отстать,

Пустилось предо мной бежать.

Я еду дальше. У ручья

Вдруг вижу кровь… сказать ли, чья

Была то кровь? Ее мой сын

Струил из ран своих! Один,

Там брошен, он как труп лежал.

В боку кровавый нож торчал,

И кровью алою вокруг

Окрасились ручей и луг.

С седла я тотчас соскочил

И с помощью моих всех сил,

Подняв несчастного с земли,

Взвалил на мула, и пошли

Мы тихо просекой густой,

Между дубов и лип, к пустой

Избушке ветхой лесника,

Построенной из тростника.

Примкнут к плетню избушки той,

Полуразрушенный, гнилой,

Стоял без крыши тесный кров,

Где запирал лесник ослов.

Милорд! то место, верно, вам

Давно знакомо: много там

В соседстве водится вепрей,

Оленей, туров и лосей!

Здесь бедному пронженный бок

Перевязал я, как лишь мог;

И, угольщика причастя

(Он умер много лет спустя!),

Вернулся в ночь в наш древний бург,

Велев, чтоб утром наш хирург

Чуть свет к больному поспешил

И всем, чем нужно, пособил.

И вскоре рана между рёбр

В боку закрылась. Был он добр

И кроток сердцем, почему

Мы и дозволили ему

У нас в обители пожить.

Потом я стал его учить

Письму и чтенью, и постиг

Он вскоре смысл латинских книг

Не хуже нашего; но чин

Монашеский отверг мой сын.

А как он был могуч, плечист,

Душою добр и сердцем чист,

То и сказал милорд аббат:

«Пусть служит Господу наш брат

Десницей крепкой!» Оттого,

О, сир, и видишь ты его

С мечом, с копьем. Он верный щит

Для тех, кем не был он забыт,

Кем обучен, опасен от зла

Средь бедствий, им же несть числа!

Скажи, с тобой ли, Михаил,

Тот нож, что враг в тебя вонзил?

Представь милорду этот нож,

Чтоб слов моих не счел за ложь».

Взволнован, бледен, недвижим,

С лицом встревоженным, худым,

Склоня чело, король сидел

И многих слов не разумел.

Все смолкло. Наконец король

Возвысил голос свой; но столь

Дрожащ, неверен голос был,

Что слух монаха поразил.

«Аббат! — сказал он, — ваша рать

Так хороша, что потерять

Из сотни храбрых одного

Для вас, конечно ничего!

Ему ж приличнее носить

В щите мой розан, чем служить

У вас келейником простым,

Корпя над смыслом книг немым».

«О, сир! —  в ответ святый отец, —

Когда вам нужен молодец,

Извольте взять его сейчас;

Ведь красота солдат у нас —

Вещь лишняя; за что же нам

Таких красавцев брать у дам?»

Так говорил, смеясь, монах;

А тот улыбку на устах

Старался выразить, и вдруг,

Как в сновиденьи полном мук,

В руке, он видит, у пажа

Блеснула сталь того ножа,

Что выбран царскою рукой

Из древней стали боевой

И был вручен Самьелю в дар

Нанесть погибельный удар.

И вот, увидя на клинке

Венок зеленый и в венке

На ленте надпись страшных слов:

«Рази! не бойся мертвецов!»

—

Король еще упорней стал

И, вновь страдалец, замышлял

Измену новую тому,

Кто в третий раз уже ему

Является на этот свет

Виной всех мук его и бед.

И, после пиршества, аббат

В свой монастырь ушел назад

Со всем народом; наш же друг

Вступил в число придворных слуг,

И зависть возбуждал во всех

Его неслыханный успех.

Король, пождав еще дней пять,

Велит пажа к себе позвать

И говорит ему: «Мой друг,

Сейчас отправишься на юг

С моей ты грамотой. С тобой

Поедет Хью, урядник мой.

Сегодня целый день вдвоем

Вам ехать вместе; но потом

Тебе укажет он тот путь,

Куда ты должен повернуть.

На третий день, к полудню, ты

Достигнешь горной высоты,

Где в Замке Розы дочь моя

Живет. Но слушай, паж! Ничья

Душа на свете про письмо

Знать не должна, пока его

Не сдашь ты в руки одному

Там сенешалу моему.

Смотри же, друг, не выдай нас

И помни, что уж близок час,

Когда на память всех времен

Высоко будешь вознесен».

Так говоря, король не знал,

Что рок пажу предназначал.

Герой наш, выйдя из дворца,

Находит Хью уж у крыльца, —

Солдата грубого с лицом

Сурово-мрачным, с хмурым лбом.

Сев на коня, он с ним сам-друг

Поехал с севера на юг.

Послав с ним Хью, такую ль цель

Имел король, с какой Самьель

Однажды послан был — как знать?

Одно могу я лишь сказать,

Что вряд ли б выбрал для того

Король служаку своего

С умом столь пошлым, узким лбом,

Хитрить умевшего в одном

Лишь ратном деле, и с душой

Хотя и грубой, но не злой.

Другое дело, если б паж

Вступить с ним вздумал в рукопашь,

Иль дерзким словом пробудил

В груди солдата гневный пыл, —

Тогда, пришед в безумный гнев,

Опасней был бы он, чем лев.

Так вместе ехали они,

Пока открылись два пути:

Один на запад вел, другой

На юг. Тогда, с насмешкой злой,

Сняв шляпу с перьями, поклон

Пажу отвесил мирмидон,

Сказав: «Теперь, мой милый друг,