Человек с железным оленем

…Баку! Лес вышек. Справа по борту остались знаме-питые ныне нефтяные камни — тогда голые, безжизненные. Судно, пройдя мимо островка, долго петляло по обвехованному фарватеру мелководной бухты. С каждым годом она отступает от берега. Глебу показали Девичью башню, с которой, судя по легенде, когда-то бросилась в море дочь шаха. Сейчас бы девушке это сделать не удалось: башня стоит от воды в нескольких сотнях метров… Дымили трубы Черного города. Это уже нефтепромышленный район.

Велосипедист, проезжая через город, заглянул на базар. На горах арбузов восседали загоревшие азербайджанцы. Стоял неописуемый гвалт. Кажется, все разом ругались. На самом деле мирно беседовали: южный темперамент! Побывал Глеб и в крепости — самой старой части города. Улицы здесь настолько узки, что балконы домов соприкасались. Под вечер на плоских крышах показались любители выпить чаю. Другие усаживались играть в норды, в кости. Стучали самозабвенно, от души. Только и слышались выкрики: «Пянджу-ек, дубра!» — названия выпавших очков.

…За две недели Травин пересек Азербайджан, Грузию, Северную Осетию. После пустынь линии Кавказского хребта, уходящие в заоблачные высоты, окаймленные полосой вечных снегов, поражали суровой грандиозностью. Дороги вились среди поросших буковыми лесами горных отрогов, по зеленым долинам, по ущельям. Отовсюду несся аромат созревших фруктов-дичков: яблок, груш, алычи, кизила, дикого винограда, барбариса… Глеб объедался после каракумского «великого поста».

Из Тифлиса путь обычен — Военно-Грузинская дорога. Кое-где на ней маячили оставшиеся еще с прошлого века шесты с лошадиными черепами…

Вот и старейшина кавказских рек — Терек, берущий начало в ледниках Казбека.

«Чем не Авачинская сопка?!» — удивлялся Глеб сходству кавказского потухшего вулкана с его камчатским собратом.

К СТУДЕНОМУ МОРЮ

Спустившись с кавказских гор, Глеб от Орджоникидзе — столицы Осетии — направился к Грозному. Справа на краю долины виднелись две горные цепи: дальняя, с крутыми скалистыми вершинами, и ближняя, округлая, покрытая густым лесом. С левой стороны поднимался Терский хребет с ровной, словно срезанной, вершиной, с пологими пожелтевшими от жары склонами.

Город Грозный — центр нефтяной промышленности Северного Кавказа — выглядел по-рабочему деловито. На отрогах и в долинках вздымались многочисленные нефтяные вышки, а в самом городе дымились нефтеперерабатывающие заводы, заметные высокими куполами своих нефтеперегонных установок, блестящими цистернами, сплетением навесных трубопроводов. Даже мелкая и бурная речушка Сунжа и та покрыта темными масляными пятнами.

Глеб пересек город с запада на восток и, только уже повернув по мощенной крупным булыжником дороге к Терскому хребту, вспомнил о Лермонтове, Грибоедове, Бестужеве-Марлинском, Пущине, о Толстом — о тех, чья судьба, большей частью печальная, была связана с крепостью Грозной, основанной в начале прошлого века.

Дорога, перевалив хребет, пошла извилисто вниз, к Тереку. Здесь он уже не «воет, как зверь молодой», — широк и полноводен. По руслу виднелись песчаные косы и низкие островки, а по берегам, в пойме, кудрявилась лесная чаща. Ближе к воде в низинах камыш.

Глеб въехал в лес. Заросли терновника, алычи, бузины сменялись полянами, на которых разбросанно росли дикие груши и яблони, грелись одинокие могучие карагачи и дубы. Солнце, пробиваясь через буйную зелень, пересекало дорогу узкими лучистыми линейками. Оттого казалось, что сыплется косой световой дождь. Пахло зеленой свежестью, пели птицы.

Находясь уже на левой стороне реки, Глеб снова вспомнил о Льве Толстом, о его повести «Казаки». Даже подумалось, что сейчас вот выйдет из леса дед Брошка, обвешанный фазанами. Но на тропинке показался обыкновенный пожилой мужчина с парусиновой сумкой через плечо, в старой казацкой фуражке с околышком.

Глеб спрыгнул с велосипеда и поздоровался. Попутчик оказался почтальоном из ближней станицы Червленной. Очень разговорчивый, он вскоре все узнал о велосипедисте и даже о том, что тот мечтал увидеть деда Брошку, станичного друга молодого Толстого.

— Про Брошку не слыхал, — сказал казак. — А вот с Маришкой, которую описал Лев Николаевич, с ней могу познакомить.

— Марьяна?!

— Ну да. Ее теперь бабой Маришкой зовут.

За разговором незаметно дошли до Червленной — большой станицы с улицами, усаженными пирамидальными тополями.

— Эвон она, Маришка, — показал почтальон.

На крылечке обыкновенной казацкой хаты, огороженной тыном, с хозяйственными пристройками и с летней печью во дворе, которая топилась, сидела старушка. О ее глубокой старости сильнее всего свидетельствовали руки — иссиня-темные, высушенные работой, сквозь тонкую кожу проглядывала кисть. А голос оказался неожиданно молодым, звучным.