Человек в искусстве экспрессионизма

Но было и другое, более важное прозрение, в котором звучит оправдание молодых устремлений к новому мироощущению: «Если бы не было нас, экспрессионистов, все равно экспрессионизм существовал бы в наше время и даже мог бы не называться экспрессионизмом»³³. Очевидно, И. Соколов обнаружил нечто типологически общее в явлениях искусства субъективного и по природе субъектного, выходящего за рамки групповых самоназваний и за пределы государственных границ. Востребованное в годы Гражданской войны, творчество русских экспрессионистов диссонировало с оптимистическим, созидательным настроем и коллективным литературным процессом. Иван Пуни отмечал в 1922 году во время Первой русской выставки в Берлине: «Интернационал слагается из наций – с их особенностями, так же как коллектив из индивидуумов. И в этом смысле индивидуализм, как мысль экспрессионизма, имеет свои виды на будущее, так как нужно же, наконец, обновить старую истину: вне индивидуализма нет искусства, а есть машинное производство, все равно автомобилей или черных точек на белой бумаге… Аракчеевщина в виде коллективизма, слопавшего индивидуальность без остатка, нам не нужна»³⁴.

Перелешин Б., Ракитников А., Соколов И. «А». 0,21 XX века. РСФСР

Современный подход выявляет типологические черты экспрессионизма в перспективе различных художественных явлений XX века. Существует представление о русском экспрессионизме как о большом стиле, о его всеохватности: «Поздний символизм и, казалось бы, давным-давно исчерпанный натурализм, акмеизм, эго- и кубофутуризм, имажинизм, дадаизм, сюрреализм – все эти течения вобрал в себя экспрессионизм, став единым и единственно мощным литературно-художественным движением первой трети века и достигнув апогея своего влияния в так называемое “экспрессионистическое десятилетие” (1911–1921)»³⁵. Вместе с тем пристальное рассмотрение деятельности экспрессионистских групп позволяет прийти к аргументированному выводу о том, что она была продолжением и развитием экспрессионистских интенций русского футуризма. При контакте с европейским экспрессионизмом формировалось означенное выше новое мироощущение кризисной, рубежной эпохи.

Русский экспрессионизм не стал синтезом всех ветвей футуризма, как ожидал Ипполит Соколов, но продолжал быть ориентиром для постфутуристического крыла творческой молодежи, для писателей других школ и направлений, что значительно расширяло горизонты его распространения и влияния.

В рассуждениях об экспрессионистских тенденциях в поэзии и малой прозе 1920-х исследователи неизменно подчеркивают концептуальное сходство футуризма и экспрессионизма в установлении новых границ творчества, в отказе от упорядоченных культурных иерархий и канонов. При этом делается акцент на фактической невозможности разграничения, размежевания футуристской и экспрессионистской парадигм и собственно поэтики.

Споры о существовании экспрессионизма в русской литературе как самостоятельного художественного явления не умаляют тот факт, что экспрессионизм стал частью творческого процесса в России первого послеоктябрьского десятилетия. Эта тенденция, как и в Германии, охватила все виды искусств. «Экспрессионизмом больны многие мои современники, – писал теоретик левого искусства Н. Пунин, – одни – бесспорно: Кандинский, Шагал, Филонов; теперь – Тышлер и Бабель; Пастернак, написавший “Детство Люверс” – кусок жизни, равный прозе Лермонтова, всегда томился в горячке экспрессионизма; Мандельштам, когда он напрасно проходил свой “пастернаковский период”, экспрессионистичен Шкловский в традициях Розанова, ранний Маяковский – поэт, Мейерхольд, Эренбург, теперь еще Олеша; чем дальше, тем больше, многое в современной живописи, той, которая съедена литературой, налилось и набухло экспрессионистической кровью»³⁶. Экспрессионизм для молодых поэтов, вступавших в литературу среди «низвергающегося хаоса» и «конвульсий формирующегося народного менталитета» казался универсальным способом самовыражения и самоутверждения.

В связи с этим важно вновь подчеркнуть, что искусство советской России в 1920-х годах жило в общем контексте мирового искусства. Восстановить реальную картину связей российских постфутуристических групп с немецкими экспрессионистами, французскими сюрреалистами и авангардными течениями в других странах помогают архивные документы и полузабытые тексты, свидетельствующие о том, что русские художники и писатели не только воспринимали самые различные идеи из Франции, Германии, Италии, но и соперничали со своими западными коллегами. Как отмечает Н. В. Пестова, «русский экспрессионизм соединил в себе радикальность многих авангардных «измов», замахнувшись на статус «панфутуризма» и «трансцендентизма».³⁷