Человек в коричневом костюме. Тайна замка Чимниз. Убийство Роджера Экройда

— Англичане помешаны на свежем воздухе, — объявил Пуаро. — Свежий воздух неплох на улице, где ему и надлежит быть. Но зачем впускать его в дом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?

— Две вещи, — сказал я. — Во-первых — это от моей сестры. — Я передал ему баночку с желе.

— Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнит свое обещание. А второе?

— Некоторые сведения. — И я рассказал ему о моем разговоре с миссис Экройд. Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.

— Это расчищает путь, — сказал он, — и подтверждает показания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины была открыта, и, проходя мимо, она закрыла ее.

— А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобы поглядеть, в порядке ли цветы?

— О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мой друг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ее присутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснить ее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать ему другое объяснение.

— Да, — сказал я. — С кем она встречалась и почему?

— Вы полагаете, она выходила, чтобы встретиться с кем-нибудь?

— Да.

— Я тоже, — кивнул Пуаро задумчиво.

— Между прочим, — помолчав, сказал я, — моя сестра просила передать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.

Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мне показалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это было мимолетным.

— Она абсолютно уверена, что они не коричневые?

— Абсолютно.

— Так, — сказал Пуаро и вздохнул. — Очень жаль. — Он казался обескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора. — Эта экономка, мисс Рассэл, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет ли нескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубо медицинские вопросы?

— Конечно нет, — сказал я. — Когда профессиональная часть разговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том, насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.

— И конкретно о кокаине?

— Откуда вы знаете? — спросил я с некоторым удивлением.

Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет» от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Это была очень мрачная статья, бьющая на эффект.

— Вот что заставило ее думать о кокаине, мой друг, — сказал он.

Я намеревался расспросить его дальше, потому что мне не все было ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегда оживленный и любезный, и поздоровался с нами.

— Как поживаете, доктор? Мосье Пуаро, я уже заходил к вам, но не застал.

Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает ли мое присутствие их беседе.

— Только не мне, доктор, — сказал Реймонд, садясь по приглашению Пуаро. — Дело в том, что я пришел признаваться.

— En verite?[198] — спросил Пуаро, вежливо проявляя интерес.

— Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дня меня мучит совесть. Вы, мосье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем, и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.

— Что же именно, мосье Реймонд?

— Да, как я уже сказал, пустяки в сущности: я запутался в долгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтов полностью выводят меня из затруднений, и даже еще кое-что остается. — Он сообщил это нам с виноватой улыбкой и той милой откровенностью, в которой таился секрет его обаяния. — Понимаете, как это получилось. Трудно признаваться полиции, что тебе отчаянно нужны деньги. Бог знает, что они вообразят! Но я вел себя как болван: ведь с без четверти десять я был с Блентом в бильярдной, так что у меня железное алиби и бояться мне нечего. Но после вашего обвинения меня все время мучила совесть, и я решил облегчить душу. — Он встал и, улыбаясь, посмотрел на нас.

— Вы очень мудрый молодой человек, — сказал одобрительно Пуаро. — Когда от меня что-нибудь скрывают, я начинаю думать, что это что-то скверное. Вы поступили правильно.

— Я рад, что очищен от подозрений, — рассмеялся Реймонд. — Ну что ж, пойду.

— Так вот, значит, в чем дело, — заметил я, когда дверь за ним закрылась.

— Да, — согласился Пуаро, — пустяк, но не будь он в бильярдной — кто знает? В конце концов, столько преступлений совершалось ради куда менее значительных сумм, чем пятьсот фунтов! Все зависит от того, сколько человеку нужно. Все относительно, не так ли? Вам не приходило в голову, мой друг, обратить внимание на то, сколько людей обогатилось со смертью мистера Экройда? Миссис Экройд, мисс Флора, мистер Реймонд, экономка — словом, все, кроме майора Блента.

Он таким странным тоном произнес это имя, что я удивился.

— Я не совсем вас понял, — пробормотал я.

— Двое из тех, кого я обвинил в скрытности, уже сказали мне правду.

— Вы думаете, майор Блент тоже что-то скрывает?

— Тут уместно вспомнить одну поговорку. Недаром говорят, что каждый англичанин всегда скрывает одно — свою любовь. Но майор Блент, как бы ни старался, ничего скрыть не умеет.

— Иногда, — сказал я, — мне кажется, что мы поспешили с одним заключением.