Человек в поисках себя. Очерки антропологических и этических учений. Том 1. Античность и Средневековье

Нравственный человек – тот, у кого разум соединен с добродетелями – приобретенными качествами души. Чем более совершенной части души соответствует та или иная добродетель, тем она выше. Разум определяет человека, а не наоборот. Именно разум позволяет разделить наслаждения и страдания, обуздать страсти, своевременно задержать развитие вредных привычек до того, как они станут второй натурой человека и будут способствовать его порочности, ибо такова невоздержанность в своих разновидностях – от необузданности до изнеженности. Только разумный и добродетельный человек способен к высшему виду дружбы – дружбы, в которой не удовольствие или выгода, а единомыслие, уважение и любовь служат единственными основаниями. Поэтому благо или блаженство Аристотель понимает как созерцание, а идеалом нравственной жизни считает мудреца. «…Созерцательная деятельность разума… существует ради себя самой, не стремится ни к какой (внешней) цели и заключает в себе одной свойственное наслаждение, которое усиливает энергию… она-то и есть совершенное блаженство человека, если оно продолжается всю жизнь, ибо ничто неполное не свойственно блаженству» (Там же. С. 197–199).

Очень важно различать понятия стыда и совести. Взрослый порядочный человек не должен иметь стыда… За что ему стыдиться? Стыд – свойство порочных людей. Но отсутствие стыда при пороке – порок в квадрате…

Все описанные выше добродетели вкупе образуют нравственное совершенство, обозначаемое Аристотелем термином «kalokagatia». Счастье есть жизнь в соответствии с перечисленными добродетелями, потому что проявляясь в человеке, добродетели вносят прекрасную гармонию, уравновешенность в его душу. Аристотель говорит, что одной науки недостаточно, чтобы сделать человека хорошим: «Ныне… она побуждает благородных юношей, подвигает и совершенно наполняет людей хорошего нрава и любящих поистине прекрасное, но… не в состоянии побудить толпу к «калокагатии», ибо толпа не привыкла повиноваться стыду, а только страху, и воздерживается от дурного не в силу того, что оно постыдно, а лишь вследствие наказаний… Невозможно, или по крайней мере нелегко, изменить под влиянием науки то, что издавна укоренилось в нравах» (Там же. С. 202–203). Чтобы человек оказался восприимчив к добродетели, необходимо с раннего возраста накопление соответствующих привычек, опыта. Правильное воспитание возможно лишь в обществе, где существуют соответствующие законы: «Ясно, что для общественного воспитания необходимы законы, а для хорошего – необходимы хорошие законы» (Там же. С. 203).

Одной лишь добродетели недостаточно для счастья – потребны еще блага телесные и внешние (богатство, знатность, слава и др.), ибо и мудрец несчастен в бедности, муке и т. д. Порока же достаточно для несчастья, даже если при нем и будут в изобилии внешние и телесные блага (как в христианстве – для спасения необходимо выполнять все до одной заповеди)[142].

Мы видим, что Аристотель противопоставляет добродетель и телесные блага, подразумевая под этим независимость здоровья от нравственного уровня человека. В другом месте он говорит об этом прямо: …не следует страшиться ни бедности, ни болезней, ни вообще того, что бывает не от порочности и не зависит от самого человека[143].

Иначе: чем сильнее будут проявлены в человеке добродетели, тем менее уязвим он будет для внешних неблагоприятных обстоятельств, тем полнее будет его счастье. Это будет свидетельствовать о том, что человек своим свободным произволением вытеснил из себя животного и вместил Бога. Проявляясь в человеке, добродетели как бы врастают в него, становятся его естеством. Тогда жизнь в соответствии с этими добродетелями становится не внешней, а внутренней установкой, потребностью человека. С этого времени отпадает необходимость в регламентации поведения определенными правилами; личность настолько созрела, что ей не нужны более «костыли».

В то же время обладать всеми добродетелями в полной мере, то есть быть нравственно совершенным человек сам по себе не может, ибо совершенен один лишь только Бог. Поэтому, приближаясь к нравственному совершенству, человек приближается к Богу. И только эта близость может обеспечить человеку счастье. Аристотель прекрасно сказал об этом: Подобная жизнь будет, пожалуй, выше той, что соответствует человеку, ибо так он будет жить не в силу того, что он человек, а потому, что в нем присутствует нечто божественное[144].