Человек в поисках себя. Очерки антропологических и этических учений. Том 1. Античность и Средневековье

Августин мечтает о том, чтобы все помышляли об одной лишь любви. Ибо она не завидует, потому что не превозносится. Поэтому воздерживающиеся ради собственной гордости не будут угодны Богу. Их поведение благочестиво, но оно не искренне. Бог же не только видит поступки, но читает в сердцах. Любовь Августин понимает как космическую силу, заставляющую каждую вещь стремиться к своему естественному, законному месту. Объект любви желаем ради него самого, имеет самоцельное значение. Любовь не внешняя сила. Она является самой глубокой, сокровенной движущей силой человека. Моральная задача, по мнению Августина, состоит в том, чтобы любовь была направлена на адекватный человеческой природе объект – Бога. Добродетель – есть такой порядок любви, который соответствует порядку космоса, действительной иерархии благ. Все остальное, в том числе любовь человека к ближнему, есть лишь разновидность любви к Богу.

Б. Б. Эриксен считает, что сам Августин имел бурный половой темперамент. Но постепенно мистические экстазы привели его к более сильным ощущениям, чем физические радости. Поэтому отношения между чувственным и сверхчувственным стали восприниматься как вопрос о верности: «Он понимает, что нельзя предаваться чувственному, будучи верным сверхчувственному, нельзя постичь сверхчувственное, не повернувшись спиной к чувственному»[359]. Вместе с тем, Августин не был бы христианским мыслителем, если бы не подчёркивал святость таинства брака. По некоторым трактовкам он считал целомудренный брак более достойным, чем аскетические упражнения. Суть грехопадения не связывалась им с половыми отношениями. Главное в нём – извращение человеческой воли по причине гордыни.

Гениальное высказывание Августина о человеке: «Не загадка ли я сам для себя?»[360], раскрывает тот уровень постижения противоречий человеческой души, который был достигнут мыслителем. Августин открывает в человеке борьбу противоположных желаний и видит задачу церкви в том, чтобы поддерживать собственную борьбу человека с желаниями порочными. «Да, Господи, я работаю над этим и работаю над самим собой: я стал сам для себя землёй, требующей тяжкого труда и обильного пота»[361], – подчёркивает Августин. В извращении воли, а не в телесности усматривает он источник греха. Первородный грех не может быть препятствием благодати.

Августин пытался, поэтому, найти в церкви место и для брака и для девства. При этом, он отдавал себе отчёт в принудительной силе полового влечения с которым свободная воля не может справиться своими силами наверняка. Вот почему и бак, и девство могут одинаково рассматриваться как возможные пути для христианина, если он полагается на благодать Господню. Весьма интересна мысль Т. Б. Эриксена, что разница между манихеями и Августином в том, что «манихеи не могли даже представить себе безгрешную половую жизнь, а вот Августин мог»[362]. Девство в этом случае мыслилось им благодатным даром, но не суетным поводом для гордости.

Августин призывает к смирению перед Божьей волей, в котором человек найдёт утешение. Духовный путь христианина – в подавлении человеческой гордыни, в самоотречении во имя Бога. В принципе смирения – главный этический завет Августина.