Человек в поисках себя. Очерки антропологических и этических учений. Том 1. Античность и Средневековье

Каждая из составляющих души объемлет всю душу, занимая, тем не менее, своё место. Самотождество души обусловливается также таким её качеством, которое Августином определяется как «сердце». Устремлённость интеллектуального и морального Я к Богу аффективна, это есть именно любовь к Богу. Лишь так, в глубине «сердца», можно вкусить истину, и устоять, лишь упокоясь в создателе[343]. Глубинная устремлённость к максимальному уподоблению Абсолюту создаёт ту целостность личности, которая страстно диктует «внешнему человеку» поступать как должно, образуя единство личности и поведения[344].

Важно подчеркнуть, что обусловленное христианским монотеизмом проникновение в глубины внутреннего мира человека возможно лишь на основе представления о радикальной несамодостаточности сотворённого Богом человека. Он не только не имеет онтологического основания в самом себе, но становится подобен дьяволу, а не Богу, если пытается жить, опираясь на себя самого. Воля человека тянет его в этом случае ко греху, и в любом случае человек не способен совладать с собою самостоятельно.

Лишь благодать способна «сообщить больной воле целостность»[345]. Ибо тварен человек. «Единство августинова “Я” понимается как изначально заданное Господом, но пребывающее в рассеянии. И достигающее сосредоточенности и подлинного осуществления – лишь по ту сторону самого себя, в сладком предвкушении иной, вечной жизни, в “редком чувстве” слияния с Ты»[346].

Предел внутреннего самоуглубления – Бог. И самоуглубление в это индивидуальное Я имеет смысл именно для поучения о пути всякого раба Божьего. Всё индивидуальное как раз выявляется и устраняется в ходе исповеди. Индивид «уходит сквозь себя – к наивысшему», причём возможно это лишь по соизволению Бога. Христианское обращение к «внутреннему» в человеке не есть обращение к личностному. Это именно утверждение идеи «человека вообще». И в этом его заслуга, та роль, которую сыграло христианство в становлении идеи человеческой индивидуальности. На этой стадии развития общественного сознания индивидуальное фиксируется как одиночество души перед Богом, но не может удержаться на такой основе. А потому стремится к саморастворению, самоизбавлению, жаждет забыться. Вручает себя «в руки Божьи».

В. Г. Иванов обращает внимание на противоречие, которое возникает в учении Августина между известным принципом предопределённости, который позже возьмёт на вооружение Лютер, и принципом свободы воли, от которого Августин не мог отклоняться, не нарушая идею богоподобности человека[347]. Сам Августин видел разрешение дилеммы в смирении человеческой воли. В этом он не противоречит себе. «От злой воли возникает похоть, – писал Августин, – ты рабствуешь похоти – и она обращается в привычку; ты не противишься привычке – и она обращается в необходимость»[348]. Привычка – личное согласие на распущенность. Августин понимал, что в борьбе с привычкой, даже если высшие стремления возьмут верх, ни привычка, ни сами влечения не будут ещё изжиты.

Слабость воли – болезнь души. Сила воли, в том, чтобы посметь отречься от свободы воли. Необходимость и свобода у Августина переходят друг в друга в человеческом поведении. Человек должен свободно избрать путь истребления в себе своеволия. Иначе не снизойдёт на него благодать. В силу же первородного греха без благодати не будет спасения: «Святый Боже, Ты даёшь силу исполнить то, чему велишь исполниться»[349].

Этический посыл философского учения Августина о человеке несомненен. А. А. Столяров очень точно выделяет эту существенную компоненту философии Августина. Смысл добра задан нравственным законом, Божественными заповедями. «В рамках этой теории идея о нравственном законе сама по себе является достаточным мотивом для исполнения долга»[350]. Предмет размышлений Августина поэтому: раздвоение воли. Его беспокоит состояние нравственного бессилия человека в борьбе со своими влечениями и страстями. Поэтому он возлагает надежду исключительно на Божественную благодать, которая только и может сообщить воле целостность и исцелить больную душу.

А. А. Гусейнов считает, что никто ни до, ни после Августина не сформулировал с такой решительностью те этические следствия (в том числе и самые абсурдные), которые вытекают из сведения моральных норм к заповедям Бога[351].