Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

Несомненно, Цезарь разочаровал часть своих сторонников, ожидавших от него резкого сокращения задолженности (если не полного списания долгов), перераспределения имущества, иными словами — экспроприации состоятельных граждан в пользу неимущих («все отнять и поделить!»), короче — претворения в жизнь радиальной программы «а ля Катилина». Если верить Светонию, Цезарь питал тайные надежды всякого рода темных личностей, погрязших в долгах молодых мотов и лиц, обвиненных в незаконных сделках. «Граждан из других сословий (кроме сенаторского — В. А.), которые приходили к нему сами или по приглашению, он осыпал щедрыми подарками, не забывая и их вольноотпущенников и рабов, если те были в милости у хозяина или патрона. Наконец, он был единственной и надежнейшей опорой для подсудимых, для задолжавших, для промотавшихся юнцов, кроме лишь тех, кто настолько погряз в преступлениях, нищете или распутстве (что им было уже ничем не помочь — В. А.)» («Божественный Юлий»). «Потомок Венеры» якобы прямо и отрыто говорил таким «совсем пропащим» людям, если не мог заплатить за них долги, или принять их на службу, что «спасти их может только гражданская война (понимай: революция — В. А.)». Лозунг был, конечно, очень привлекательным для тех, кому уже не на что было надеяться и кому больше нечего было терять (тем более, что Цезарь им не называл ни времени, ни сроков этой обещанной им гражданской войны, сиречь революции), однако внимавшие ем отчаявшиеся люди, видимо, воспринимали Цезаря как нового Катилину. В итоге их ждало огромное разочарование.

Целий (или Келий), которого свойственный ему всю его жизнь радикализм вскоре толкнул на вооруженное восстание, горько жаловался на то, что Цезарем довольны лишь ростовщики. Эти откровенные слова, наверняка, были не только его личным мнением. Вслед за радикалом Целием их могли бы повторить и многие другие граждане Града на Тибре, недовольные тем, что «их вождь» Цезарь в итоге «пошел на поводу у реакционеров» (если выражаться уж совсем «по-современному»).

Между тем месяц декабрь (десятый по счету в тогдашнем римском календаре, еще не реформированном Цезарем) уже перевалил за половину. 1 января противник Цезаря — Помпей — был объявлен лишенным всех своих должностей и полномочий, в одночасье превратившись из «защитника закона и порядка» в мятежника и «врага республики». Цезарь же, со всем апломбом законно избранного консула, мог отныне выступать в борьбе с развенчанным «Великим» с позиций легитимности, или, иначе говоря, законности. Обоснованию законности всех своих действий «потомок Венеры» всегда придавал особое значение — и был абсолютно прав. Сервилий и Требоний были оставлены Цезарем в Риме, Марк Антоний — снова призван им в «доблестные ряды» (где столь высокоодаренный начальник конницы мог принести диктатору гораздо больше пользы, чем в Граде на Тибре). Сам Гай Юлий в своем обычном стремительном темпе поспешил в Брундизий, торопясь сесть на корабль, мимо своих смертельно уставших легионов, также двинувшихся на юг, с той скоростью, на которую каждый из них был способен(они-то ведь, в отличие от Гая Юлия, передвигались «пешкодралом»)…

Войско Цезаря пребывало в, прямо скажем, плачевном состоянии. Изнуренные донельзя «контрактники», постоянно подгоняемые и понукаемые маршировать быстрее, еле-еле тащились по стране, в которой они все еще надеялись получить участочек с сельской усадебкой (хотя эта надежда становилась, год от года, все более призрачной и все менее достижимой). Снабжение было из рук вон плохим. Вдобавок среди легионеров свирепствовала эпидемия — вероятно, перемежающейся лихорадки. Потери, понесенные ими, превышали потери, понесенные в большом сражении.

Если верить доброму старому Плутарху, утомленные бесконечными войнами, истощенные до предела, вояки Гая Юлия, чьи молодые годы давно миновали, роптали и громко жаловались на своего, не знающего, видимо (в отличие от них, горемычных), усталости «дукса» в следующих выражениях: «Куда же, в какой край завезет нас этот человек, обращаясь с нами так, как будто мы не живые люди, подвластные усталости? Но ведь и меч изнашивается от ударов, и панцирю и щиту нужно дать покой после столь продолжительной службы. Неужели даже наши раны не заставляют Цезаря понять, что он командует смертными людьми, и что мы чувствуем лишения и страдания, как и все прочие? Теперь пора бурь и ветров на море, и даже богу невозможно смирить силой стихию, а он идет на все, словно не преследует врагов, а спасается от них».