Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

Влюбленные решили воспользоваться для свидания праздником Благой Богини. Клодий, переодетый женщиной-арфисткой (ведь празднества сопровождались играми и музыкой), должен был с помощью служанки Помпеи проникнуть к ней в дом. В поздний час, когда собравшиеся на праздник матроны, охваченные оргиастическим экстазом или просто пьяные в стельку, утратили бы бдительность, Клодий и Помпея намеревались уединиться в одном из удаленных покоев большого дома на Священной улице и предаться радостям плотской любви. Как гневно писал об этой истории в своей Шестой сатире Ювенал:

«О, если б древний обряд, всенародное богослуженье
Пакостью не осквернялось! Но нет: и мавры и инды
Знают, как Клодий, одетый арфисткой, пришел с своим членом
Толстым, как свиток двойной, вдвое больше „Антикатона“[68]

,В Цезарев дом на женский обряд, когда убегают
Даже и мыши-самцы, где картину велят занавесить,
Если увидят на ней фигуры не женского пола.
Кто же тогда из людей к божеству относился с презреньем,
Кто бы смеяться посмел над жертвенной чашей, над черным
Нумы сосудом, над блюдом убогим с холма Ватикана?
Ну, а теперь у каких алтарей не находится Клодий?»

Увы! Дерзкий план нетерпеливых влюбленных, не способных сдержать пыл своей страсти, провалился, прежде чем они успели увидеться. Служанки Аврелии захотели вовлечь мнимую «арфистку» в свои игры, но та выдала себя своим голосом, неожиданно оказавшимся слишком низким для женщины. Дальнейший ход событий напоминал сюжет комедии с переодеванием, но исход этой граничащей с фарсом скандальной любовной истории грозил стать скорее драматическим или даже трагическим. Аврелия приказала немедленно прервать игрища, запереть святилище и выгнать Клодия из оскверненного его появлением дома Верховного жреца. Против молодого повесы было выдвинуто грозное обвинение в «нечестии», или, иными словами — святотатстве, что было для него чревато крайне неприятными последствиями. Тянущийся за «красавчиком», явно любившим всякого рода «стёб» и эпатаж, длинный шлейф разного рода больших и малых грехов и проступков также не способствовал снисходительному отношению нелицеприятных судей и прежде всего — ревнителя морали Цицерона — к успевшему так много наследить за свою недолгую жизнь беспутному юнцу.

Однако судьи явно не учли огромной популярности «красавчика» среди простонародья (возможно, объяснявшейся именно его непопулярностью среди «столпов общества»). «Избирательный скот» Цезаря вступился за Клодия. Причем так активно, что, по утверждению Плутарха, судьи испугались черни. «Клодий был оправдан, так как большинство судей подало при голосовании таблички (покрытые воском дощечки, на которых писали, выцарапывая буквы стальным грифелем-стилем — В. А.) с неразборчивой подписью, чтобы осуждением не навлечь на себя гнев черни, а оправданием — бесславие среди знатных» (Плутарх).

В сложившейся ситуации Цезарь действовал с завидным тактом и умом. Сразу же после скандала Верховный жрец развелся с Помпеей, высокомерно заявив, что, хотя добродетельная супруга ни в чем не провинилась перед ним, жена Цезаря должна быть вне подозрений. Об участии же в этой истории Клодия ему, Цезарю, ничего не известно. Мало того! Он, Юлий Цезарь, Великий Понтифик, даже готов под присягой подтвердить алиби облыжно обвиненного юноши, столь любезного римскому народу своими многочисленными добродетелями, включая исключительное религиозное благочестие и высоконравственный образ жизни, ни в коем случае не способного на кощунство или осквернение святынь. После чего все обвинения с Клодия были сняты.

До сих пор остается загадкой, заступился ли Цезарь за Клодия потому, что не желал лишиться поддержки плебса, столь явно симпатизировавшего Клодию, или же это сам Цезарь тайно поднял плебс на защиту «без-пяти-минут-осквернителя» его, Цезаря, супружеского ложа… Как бы то ни было, своим поступком Цезарь приобрел в лице едва не причинившего его дому бесчестье молодого аристократа, вовремя схваченного за шиворот Аврелией, верного друга, товарища по партии и агента-провокатора, действовавшего неизменно в интересах Гая Юлия, когда Цезарь отлучался из Рима. Искусство, с которым Цезарь одновременно сохранил лицо, да еще и «сделал из нужды добродетель», поистине, достойно восхищения. Однако очень скоро для «потомка Венеры» настало время не размениваться на подобные мелочи, а направить весь свой гениальный ум на да более великие дела.