Человэльф

Врач был еще довольно молодым человеком и испытывал из-за этого комплекс неполноценности, а потому пытался компенсировать недостаток лет сухостью речи и строгостью обращения с пациентами. Звали его Жермон Кюдери, но он требовал, чтобы называли его не иначе как доктор Кюдери, причем не только пациенты, но и медсестры.

Зато медсестра Жаклин во всем, что не касалось предписанного врачом режима, была сама доброта. В то время как доктор Кюдери изъяснялся исключительно вызывающими дрожь у непосвященных терминами «биполярный синдром личности», «маниакально-депрессивное расстройство», «шизофрения на фоне нарушения сна и сильного переутомления», Жаклин, общаясь с Арлайн, употребляла слова «милочка», «душенька моя» и «рыбонька», далекие от профессионального жаргона.

Они и выглядели совершенно по-разному – высокий, сухопарый доктор Кюдери и расплывшаяся, громоздкая Жаклин. И, тем не менее, Алрайн почему-то предпочитала желчного доктора Кюдери слащавой медсестре Жаклин. Это было внутреннее предубеждение, выбор, продиктованный чувствами, а не разумом. А, в принципе, ей было все равно. Она одинаково вела себя как с доктором, так и с медсестрой, не отвечая на их вопросы и игнорируя требования, предписанные назначенным ей лечением.

Арлайн не считала себя психически больной, в чем ее пытались уверить. То, что ей хотелось умереть, было естественным и закономерным желанием, вытекающим из всей ее предыдущей жизни. Но этого никто не понимал.

Доктор Кюдери настаивал на том, что Арлайн должна жить.

– Залогом успеха моей терапии является как осознание пациентом своего недуга, так и его добровольная готовность начать лечение, – говорил он, строго глядя на Арлайн через маленькое золотое пенсне на носу, которое он носил для солидности, а не из-за дефекта зрения. – А вы мне мешаете своим пассивным сопротивлением.

Он разработал для Арлайн индивидуальную программу медикаментозного лечения и терапевтических процедур и требовал их неукоснительного выполнения, уверенный, что только это даст положительный эффект.

Жаклин считала, что ее болтовня с пациентами намного лучше способствует их психическому выздоровлению, чем любые научные методы лечения.

– Наша клиника находится всего в трех километрах от Парижа, – говорила она, оправляя по утрам постель Арлайн. – А потому ее и клиникой-то нельзя назвать. Так, частный пансион для богатых людей, уставших от городской суеты и сутолоки. Его основала почти сто лет назад греческая принцесса Мария Бонапарт. Она была ученицей самого Фрейда! Вы должны, рыбонька, гордиться тем, что стали пациенткой этого заведения. Не для каждого его двери открыты, скажу я вам!

Арлайн молчала, поражаясь человеческому тщеславию и глупости. Но убеждать Жаклин, что быть пациенткой психиатрической клиники честь весьма сомнительная, она не хотела. Равно как и спорить с доктором Кюреди о том, что жизнь предпочтительнее смерти. Это было бессмысленно. Они были люди, она эльфийка. Они все равно никогда не поняли бы друг друга.

Только однажды Арлайн сделала попытку.

– Доктор Кюдери, – сказала она, – помнится, один ваш философ сказал: «Человек, ты уверен, что умрешь. Так о чем же ты беспокоишься?» Вы не находите, что подобная точка зрения намного облегчает жизнь и упрощает смерть?

– Чепуха, – авторитетно заявил доктор Кюдери. – Это было временное умопомешательство этого великого человека. Одумавшись, он же потом сказал следующее: «Возлюби ближнего как самого себя, но прежде возлюби себя».

Доктор Кюдери неожиданно оказался начитанным человеком, что бывает не так уж часто в среде психиатров, и тоже читал Ницше, как и Арлайн. Но воспринимал прочитанное абсолютно по-другому, как, впрочем, и все остальное. А потому Арлайн после той попытки перестала надеяться, что они с доктором поймут друг друга, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. И начала выполнять его требования почти машинально, тем самым презрев одну из главных заповедей лечебного метода доктора Кюдери – добровольную готовность начать лечение. Эффект был соответствующий. Она продолжала медленно, но верно угасать. Будь она человеком, Арлайн давно бы уже умерла. Но будучи эльфийкой, жизнелюбивой и жизнестойкой по самой своей природе, она тяжело расставалась с этим миром, несмотря на то, что он уже давно отверг ее.

Единственное, о чем она просила и доктора Кюдери, и медсестру Жаклин, и Грайогэйра, когда тот навещал ее – ничего не говорить о ее местонахождении дочери и ни в коем случае не разыскивать ее.

– Пусть Катриона думает, что меня уже нет в живых, – говорила она. – Ей не придется второй раз меня оплакивать. Я лишила свою девочку детства. Не хочу, чтобы она лишилась и будущего по вине своей матери.

– Хорошо, – отвечал доктор Кюдери, и строго приказывал Жаклин говорить то же самое, чтобы не волновать пациентку и не спровоцировать у нее приступ «маниакально-депрессивного расстройства».

А охотнее всех давал обещания Грайогэйр. И Арлайн ненадолго успокаивалась.