Человэльф

– Этим болванам нельзя доверять, – пожаловался он Катрионе, которая все это время просидела связанной на стуле, не меняя позы и отказываясь даже от воды. Казалось, она превратилась в каменную статую, причем очень безобразную Солнечные лучи, падая Катрионе на лицо, превратили его в изборожденную глубокими морщинами старческую маску, которую оживляли только глаза, по-прежнему юные и голубые. Она с молчаливым презрением смотрела на Грира, не отвечая на его вопросы и заигрывания. А он то заговаривал с ней, присаживаясь в кресло, то вскакивал и выбегал на палубу, где, заслонив глаза ладонью, всматривался в морскую даль, необозримую и безмятежную, то начинал громко ругаться, а то вдруг петь, всегда не более одного куплета. Затем он замолкал, снова заходил в капитанскую каюту, и все начиналось сначала.

– Если они просто убиты, это еще ничего, – развивал он мысль, которая тревожила его. – А если они меня предали? Предположим, млит за свою жизнь пообещал им столько, что у них голова пошла кругом. И они забыли обо всех своих преступлениях, расплатиться за которые они могут, только станцевав в пеньковом галстуке на рее. Не говоря уже о том, что они забыли о моих благодеяниях, которые я оказывал им столько лет. Что с них взять? Дикари! Ни чести, ни совести.

Он посмотрел на Катриону с таким выражением, словно ожидал, что она поддержит его. Но, не дождавшись этого, разозлился.

– И нечего смотреть на меня с таким видом, как будто я тоже дикарь, – закричал он, подбегая к Катрионе и замахиваясь на нее. Но эльфийка не отвела глаз, и он опустил руку, не решившись ударить. – Если кто из нас и достоин презрения, так это ты, дочь отщепенки! Твоя мать – позор нашего народа, а ты…

Но Катриона не дала ему договорить. Она с трудом разлепила слипшиеся от жары губы и тихо произнесла, впервые за весь день:

– Стыдись, Грир! Эльфы не говорят плохо о тех, кто ушел ad patres, к праотцам. Antiquo more. Это старинный обычай. Или ты не эльф? Вспомни! De mortuis aut bene aut nihil. О мертвых или хорошо, или ничего.

– Когда твоя мать умрет…, – начал было Грир, но спохватился и замолчал.

Однако было уже поздно. Зрачки Катрионы расширились, а затем сузились, как будто она неимоверным усилием воли справилась со своим волнением, после чего спокойно сказала:

– Ты же сам говорил, что мне уже не на что надеяться. Тогда почему бы тебе не рассказать все, что ты знаешь о моей матери? Я не буду призывать тебя облегчить свою совесть, ее у тебя нет. Но я могу расплатиться с тобой так, как ты того пожелаешь, если ты скажешь мне правду. Только скажи – и ты получишь все, что захочешь, клянусь!

Грир обрадовался. Он скучал, а обещание Катрионы сулило ему развлечение.

– По рукам, – заявил он. – Но имей в виду, если вздумаешь меня обмануть – твоя мать точно умрет. Если она, конечно, еще жива. За эти двое суток многое могло случиться.

– Рассказывай, – прикусив губу до крови, не попросила, а приказала Катриона. – И не вздумай обманывать. Если даже убьешь меня, буду приходить к тебе по ночам и превращу твою жизнь в ад.

– А где я, по-твоему, живу? – заметил Грир. Но было заметно, что он струсил. Проклятие эльфийки могло сбыться, а он, как многие убийцы, боялся не мертвецов, а призрачных теней, против которых был бессилен.