Через сердце

От палящих океанских ветров, от стужи да от черного рому, который привозит на промысла норвежин-браконьер, побурело лицо у Аврелыча, прорезали его глубокие, кривые борозды. Крепкий, советный мужик — почесть ему завсегда на Шуньге, зря шагу не ступит, слова не выпалит.

А когда говорил, щурил всегда голубые зоркие глаза, мелко дрожали от этого опаленные ресницы, будто уходили глаза в далекий серый дым, посмеивались, подразнивали. Вот и теперь.

Василь Петрович мочил в воде и крепко давил зеленоватый круглый голыш, разминался в руке камень, как сырой обмылок, мылилась от него вода в твориле. И опять подносил к носу Аврелыча:

— Гляди, право, золото!

Смотрели оба на мелкие желтые блесточки, и все дергал губой Аврелыч:

— Хым… Хым…

Любил хмыкать смешно да стриженой губой дергал. Звали его оттого понаулично Хмычком.

И теперь вот, когда слушал Василь Петровича горячую речь, хмыкал все:

— Хым… хым…

Был у них спор. Василь Петровичу уж чудились сквозь тайбольную синь дымные фабричные трубы, слышался гомон приискового поселка и тонкий, резкий визг лесопилки.

— Кабы золото — на золото кинутся сразу. Чугунку проведут, народу навезут. Тут бы и нашей потеми конец.

— Хым… Чугунку! Тайболу-то тебе просекать на тыщу верст кто станет?

— Ну, на Гледунь пароходы переведут!

— Сперва надо камни сорвать. Хым… А камней-то в русле мно-ого!

— Да ведь ежели золото?

— Хым… хым… Нам с тобой на золотую гору надея невелика. На себя понадеемся, брат!

Тут подошел к ним Пыжик, принес звезду, что на памятнике стояла, нашел под угором, — разбита в куски. Учинила на празднике пакость чья-то рука.

Так и взвился Василь Петрович с места:

— Сказывай, кто?

Затолокся Пыжик на месте, замолол языком заика:

— А хто, а хто! Х-оврю, не видел!

Совсем расстроился от этого Василь Петрович:

— Эко дико племя, дьяволы! Узнать бы кто! А?

Повертелся Пыжик, засипел опять:

— Я так валю се дело на парней. Любое им, х-оврю, любое дело поозоровать-то. Х-они свернули.

Знал Василь Петрович Пыжика, не дельный мужик, выскакивать завсегда охоч, а без толку.

— Ты видал?

— Не видал, х-оврю, а знаю.

— «Знаю»! Знал индюк индейку, да и то обознался!

— А я думаю, — сказал Аврелыч, — не старички ли наши напакостили маленько? Ночью в расхожую шумели больно.

— А-а! С этих-то вот станется. Все ругались: почто мол, звезду, а не крест поставили. Они, некому боле!

Тут согласился и Пыжик:

— Тоды, х-оврю, может, и они.

Прогрозился председатель, поднес кулак Пыжику:

— Дознать бы кто, — поводил бы козла за бородищу. Башку отвернуть не жалко!

VI

Как ушел Пыжик, сказал Аврелыч председателю секретно:

— Слышь, Баляса будут звать.

— Ну? — так и вскинулся председатель.

— Идет такая говорь.

— Приедет ведь, грабитель-то, учует поживу, жадина.

— Хым… а ты не пускай!

— Как его не пустишь? Гледунь ведь не загородишь, а и загородишь — тайболой проскочит, росомаха. Испакостит деревню, оберет глупый народ, напортит тут делов — потом ищи, опрашивай.

Советовались долго Аврелыч с председателем и порешили сходку кликнуть, охотников договорить пойти на зверя облавой. А Баляса посоветовал Аврелыч не пускать своей властью. Наказали на Устью с верным человеком сказать, что не велит председатель ему ездить на Шуньгу, хоть бы и звали, дорога ему закрыта, так бы и знал.

Составили тут Василь Петрович с Аврелычем протокол и кликнули вскоре народ на сходку, и Василь Петрович тот протокол читал. Не особо грамотен председатель, а завернул протокол круто.

Помянуто было в протоколе, что «шел на нас белый генерал Миллер и с ним иностранные державы, но нет, — мы устояли и выставили отряд лыжников, которых все белые ужасались. То теперь смешно, граждане охотники, знать суеверия и бояться медведей. Но забирайте желающие свои берданки, надобно того медведя убить».

Как прочитал протокол Василь Петрович и все молчали, вышел тут важно Епимах Извеков. Он повел на председателя чуть глазом и сказал, усмехнувшись:

— Дело не в том. Ты его ружьем не возьмешь, слово надо. Пастух поскотину изгадил, надобен новый опас. Без колдуна как изладишь?

— Эх, эх! — затоптался с досады Василь Петрович. — Вот дурман! Вот дурма-ан!

И не то обидно, что верит человек в колдуна, а то обидно — говорит-то как важно да глазом поводит. Заторопился с ответом председатель:

— Опасом ты дело не изладишь. Генерал Миллер не вреден — и генерал Топтыгин не вреден будет. Понадеемся только, люди, на себя и на свой цельный бердан. Один у нас есть верный опас — я его вам скажу. Как встрел медведя, скажи: «Да здравствует советская власть!» — и пали зверю в межглазье. То будет верное дело.

Смех прошел по народу, как ветерок переменный по тайболе. Вышел еще Аврелыч, сказал свое слово Епимаху:

— Ну, медведя-то ни крестом, ни клятвой не сгонишь. Поест скотину-то, Епима-ах! Верно говорю!

Прищурился, задрожали мелким трепетаньем опаленные реснички, дернул стриженой губой и хмыкнул. Да еще парнишка один тут руку поднял:

— Я с тобой за единую душу, дядя Василь!

Только засмеяли его сразу:

— Под носом утри!

— Ты сперва ружье заведи, потом в охотники пишись.

А дед Люшка — божья хвала завел, помигивая белесыми веселыми глазами: