Через сердце

— С молодой-то горячки мы ребята хвачки, всемером одного не боимся, на полу спим — не падаем.

Засрамили парня вконец, спрятался за людьми подальше.

Вышел тут опять Епимах Извеков, уперся прямо на Аврелыча, сбить хотел:

— Библею читал? В бога веришь? Про насыл двенадцати медведей пророка Елисея в селение знаешь? Ага! Надо бы разуметь.

— Дураки одни поверят! — засмеялся Василь Петрович.

Тут сказали сразу председателю, что зверь приходит неспроста, а в наказание да вразумление, согрешили, значит, и пастух испакостился, без нового опаса что поделаешь. А председателю лучше молчать, зачем вот иконы в клеть вынесли, — может, за то и страдаем. Советская власть — в квашню нечего класть. При царе при Николашке ели белые каравашки, а завелся исполком — всю солому истолкем.

Пошли перебирать старое, давно уж забытое, — Василь Петрович только рукой помахивал. Так, поговорить надо — пускай поговорят.

— Что дураков слушать! Дураки, как есть дураки!

Поджал тут губы Епимах, помолчал еще, переслушал всех и опять вышел.

— Дураки, говоришь? Разных партий люди есть. Кто во что верит, тот по своей вере и дурак.

Усмехнулся:

— Ты вот богобоец, что бога убил, а есть богобоец, который бога боится. Слово-то, вишь, одинакое, а люди-то разные выходят и друг дружку за дураков считают. Вот ты и растолкуй.

— Не пусти туман, — осердился Василь Петрович. — Ну как, охотники, кто пойдет на зверя?

Вызвался для примера Аврелыч.

— Давай! Давай! — подживлял других председатель. — Выходи еще кто?

Никто больше не вышел. И засмеялись мужики:

— В зад те поветерь!

А ночью утихла Шуньга в страхе. Ходил все зверь поблизку, ревел на всю тайболу, что увезли недоеденную добычу, назад свое требовал. И скот тревожно мычал в хлевушах, бился твердо рогами в стену, и собаки рычали под крыльцами, и кошки мяучили в подпечьях.

Слушали звериный злой рев бабы и крестились, читали шепотком молитвы: отженил бы лесного шатуна богородичный святой покров.

Мертво было на деревне, только и слышно, как глухая, старая Маланьюшка поет свои древние песни. Толкает ногой зыбку, скрипит под матицей гнуткий очеп, поет колыбайки тоненьким голоском Маланьюшка, прилюлькивает, как маленькая нянька:

Лю-лю-лю, спи да спи!
Ходит сон под окном, дремка по терему.
             У!

Спи, рожоное дитя, я женить буду тебя,

Вот у белого царя, как у куроптя.
             А!

Сна нет у старой, вот и качает, скребет ногтями голову да томится в зевотине. Зверя-то не слышит, а зверь все кругами ходит — то дальше, то совсем будто поблизку.

Потом уже начал палить из ружья Василь Петрович, в окошко из клети немало зарядов выпустил, — и отошел зверь в тайболу, испугался.

VII

На Шуньге люди живут рано. Со светом еще приплыли мужики с промысловой избы. Был на Шуньге богат осенний лов, лодку за лодкой подводили мужики к берегу и пластали семгу тут же на каменьях. Приходили погреть над костром озябшие, в крови и чешуе руки.

Вся деревня выбежала на берег. Бабы развешивали на козлах сырые сети, и ветер звонко хлопал деревянными поплавками, как в ладони. Ребятишки совались под ноги рыбакам, выпрашивали белые, в кровавых прожилках рыбьи пузыри, дрались, ревели. Шуньгинские несытые псы волочили по каменьям рыбьи черева, слизывали с камней начисто густые черные комья крови, рычали злобно, по-волчьи.

Тут откуда ни возьмись и приткнулся под берег на своей лодочке с носком, обитым белой жестью, сам матерой колдун Илья Баляс. Побежали к нему все навстречу.

— Уж спасибо, не заставил ждать, дедушка! От зверя ночь не в сон была.

Вытащил Баляс лодку на берег и подмигнул всем:

— Ужо отведу дурака!

Был Баляс горбач, плечи коромыслом, голова большая, с котел, глаза собачьи, косые, подмигивают на все стороны, морда хитрая — в ужимочках, в мелких морщинках.

Подошел сперва к костерку погреть руки. Костерок весело трещал и сеял дымом на все стороны, ело глаза, воротили все на сторону лица. И посмотрел зорко колдун на сваленную грудой серебряную, еще дрожавшую в смертной судороге рыбу. Причмокнул завидно:

— Ой, богато сёдни ловили! То я привел вам щастье.

И выбрали тут мужики рыбину покрупнее, поклонились старику подарочком:

— Прими, дорогой, без отказу.

Взял без отказу колдун, и на деревню все пошли, пропускали его наперед для почету.

Как чайку попил, велел сразу звать стариков, со стариками пошел на поле сделать отпуск.

Пришли на полосу, к опушке, где тайбола стоит, как древний высокий тын, тут остановились. Вышел колдун наперед, стал лицом к медвежьему логу, бросил шапку наземь, раскинуло ему сразу ветром сивую редкую бороденку.

И завопил Баляс тонким голосом:

— Сколько есть ножей?

Закричали старики врозь:

— Семь… восемь… двенадцать…

И опять завопил Баляс тонко, с подвизгом:

— Вотыкай воземь!

Втыкали старики в колючках пустой полосы по черенок все двенадцать охотничьих ножей и стояли тихо, сбились на круг.

Уткнулся Баляс носом в чашку, клонился все ниже темной гладкой плешью, резал в чашке воду кривым сточенным ножишком, читал заклятья на волка и на медведя.