Через сердце

Тонко гудящее облако жгуче накрывало их снова, набивалось сухим щекотным дерьмом в рот, ноздри, в глаза. В отчаянии бил тогда Орест Матвеевич себя по лицу, плевался и сыпал исступленными проклятиями.

— Вота изба! — остановилась Устя.

Она нырнула в черную низкую яму и втащила за собой Ореста Матвеевича. В глухой погребной темени нащупал он хлибкие нары и сел.

Тупое безмыслие, безволие охватило его, смертно усталое тело обмякло сразу, стало неощутимым, ничего больше не чувствуя.

Мелькнула дальняя мысль, что это конец, гроб, растворение в материи — так, вероятно, бывает после смерти. Глухо, тихо, легко…

— Благослови Христос! — стукнула дверка. — Тута ли?

— Тута!

И Орест Матвеевич очнулся.

Нептун долго шарил по стенам, и голос его тянул нудно, скрипуче:

— Э-эх, огоньку бы! Нету, нету огонечку!..

Орест Матвеевич полез в дальний кармашек визитки — вспомнил, где-то была зажигалка. Едва отстегнул набухшие петли, с трудом пролез в глубь сырого кармана, нашел. Он нажал на кремень, кремень дал искру. Нажал снова, сильнее — трепетный огонек перескочил на фитиль.

И три пары глаз зажглись восторгом, засияли над слабым огонечком нежнейшей человеческой любовью.

— Держи, держи! — заметался неистово Нептун по углам.

За печкой нашел он пук лучинок и через минуту натыкал в щелястую стенку десяток зажженных лучин. Изба осветилась неровным огнем, разбежались в углы уродливые тени, зашевелился лохматый от копоти потолок.

Нептун сгреб в углу сухие водоросли, набил ими каменку и поджег. Отодрал на нарах несколько досок и подбросил в печку.

Каменка загудела, просвечивая огнем в щелях и выбивая отовсюду дымные кудерьки. Понесло сразу теплом в избе, закачались дымные полосы под потолком.

И тут, веселея, подмигнул Нептун Оресту Матвеевичу:

— Сымал я, сынок, сундучок твой.

— А банки? — спросил равнодушно Орест Матвеевич.

— Потопли банки, спирту сколь ушло, эх, жалко!

И еще подмигнул припухшими глазами Нептун:

— Бидончик-то тоже сымал. Думаю, пускай все пропадает, а это надо сымать.

Орест Матвеевич встрепенулся. Спирт? Сейчас же немедленно вытереться — ноги застыли, вытереть искусанное, опухшее лицо, шею — ах, замечательно!..

Он стал расстегиваться.

— Неси, неси скорей!

Нептун помедлил, потом сказал твердо:

— Только чур, сынок любезный, моя половина. Неохота было другорядь в воду лезть, а полез. Вижу — плывет, думаю, — моя добыча. А ведь у меня и ноги болят, и поясница, боюсь я, старик, простуды.

— Ладно уж!

Орест Матвеевич смутился: Устя подошла к печке и стала спускать юбку. Он отвернулся. Устя сказала спокойно:

— Разоболокайся, нешь мокрый будешь сидеть?

— Я? Сейчас…

— А я думала, — оживилась Устя, — утопнем мы, как ты меня за шею захватил. Уж больно крепко. Хорошо, берег близко, — беспременно утопли бы.

Орест Матвеевич сказал горячо:

— Спасибо тебе, Устя!

— Чего спасибо, ведь не скосило.

— Нет, все-таки…

Он обернулся — Устя сидела перед печкой голая, спокойно поставив сильные руки на колени.

Он не выдержал и поспешно отвернулся в угол. Но Устя, должно быть, не заметила его смущения, — продолжала спокойно, глядя в огонь:

— Се лето утонули на этой корге наши мужик да баба. Пьяные ехали с праздника, не справили.

Вошел Нептун с вещами, растопырил пальцы над печкой:

— А-ха-ха, теплынь-та, теплынь-та!

Поставил посреди пола бидончик.

— Ну, сынок любезный, со спасением поздравляю.

Потом сходил старик за водой на горный ключ, сломал навес, приволок в избу целое карбасное днище — на всю ночь дров хватит.

Снял рубаху, повесил на стену, расстегнул штаны и долго с наслаждением скреб седую косматую грудь. Потом прикрикнул удивленно:

— Так ты что, сынок, думаешь? Сымай одежу! Трясуху, гляди, высидишь в мокром-то — простое дело!

— Ну… я сейчас.

Орест Матвеевич расстегнул рубаху и остановился.

Нептун, кряхтя от наслаждения, стянул сапоги, вылил из раструбов голенищ воду в щель и долго разматывал сырые портянки. Спустил штаны и протянул к огню огромные ступни. Тяжелый человеческий обрубок, весь в массивных складках, заросший седой щетиной, — он сел на пол и сказал, сурово поводя усами:

— Шестой раз со мной эко в жизни было, да море, видно, брать не хочет.

И оглянулся опять:

— Ты сымай, не гляди!

Орест Матвеевич стащил мокрую рубаху и почувствовал сразу, что Устя смотрит на него.

— Ишь какой ты худой, — сказала она ласково, — жиру в тебе нималехонько нет.

— Не в жиру дело, — сказал Нептун, — мускул ему надо. Вот поживи на нашем берегу — наживешь хорошие пузыри.

Оба оглядывали его с сочувственным любопытством, и от этого весь съежился Орест Матвеевич, закрывая худую ребрастую грудь плечами. И водил тугим клинышком бородки по плечу щекотно и ново.

Потом он налил в горсть спирту и с наслаждением растер зудившее лицо, руки, шею, грудь.

— Ах, хорошо! — радостно засмеялся он, пошлепывая себя от холодящих ожогов.