Через сердце

Он открыл глаза и попробовал засмеяться.

Нептун лежал ничком, точно сосал сквозь щели сырой холод подполья. Он пел один глухим непослушным голосом, гнусаво тянул что-то бессмысленное, темное, и голос его сливался с тревожным шумом ветра, дождя и моря.

Устя лежала на краю нар с закрытыми глазами, бессильно раскинув руки. Лицо ее, освещаемое пламенем топки, с черными провалами глаз и рта было тихим и страшным. Не было слышно дыхания.

— Слышите?

Никто не ответил. Нептун не поднял головы, не двинулся, не перестал петь. Только в голосе его почудились какие-то странные переливы, прерывистые всхлипы и стоны. Чудилось, Нептун плакал, пряча в неровный щелястый пол неистовые слезы.

Оресту Матвеевичу вдруг стало страшно: что случилось, отчего?

— Нептун, что ты?

Старик умолк, грозно поднял огромную спутанную голову, долго и бессмысленно мигал невидящими глазами и сказал сдавленным злобой голосом:

— Посмейся ужо!

— Я не смеюсь, — сказал Орест Матвеевич. Нептун послушал что-то ему одному слышимое в музыке бури и яростно трепыхнулся тяжким телом:

— Ну? Убью тя, г-гада!

Орест Матвеевич в страхе отпрянул в темный горячий угол, за печь. Стоял неслышно и ждал.

Нептун опустил голову на руки и грубо выругался:

— Власть наша, мать вашу…

Он ругался еще долго и мерзко, с упрямой свирепостью, грозил неизвестному врагу, изрыгая дикие, бессмысленные хулы.

Потом он, шаря руками по стенам и срывая мокрую одежду, поднялся и стоял так посреди избы — огромная седая горилла.

У Ореста Матвеевича тоскливо забилось сердце. Он нащупал в темноте каменные приступки и забился за трубу каменки.

Нептун шагнул вперед, а глаза его спали. Долго и слепо тыкался он по стенам, потом медленно осел на мягких ногах и вытянулся на полу. Густой заливчатый, с бульканьем и клокотанием храп возвестил о том, что Нептун замертво сражен сном.

Весь измазанный сажей, Орест Матвеевич выбрался из своей засады и тихо сел на краешек нар.

В густом горячем сумраке он долго всматривался в лицо Усти. Казалось, ресницы ее чуть вздрагивали и настороженный зрачок смотрел неотступно в его сторону. Он склонился ближе.

Сонная рука Усти двинулась и поползла по краю нар. Он схватил в руки эту жесткую горсть и сжал. Тронул сильное ее плечо:

— Устя, не спишь?

Она вздрогнула, провела рукой по губам и быстро села.

— Нет, нет, не кричи! — умоляюще зашептал Орест Матвеевич.

Они молча прислушались. Дождь враздробь выплясывал по крыше, ветер рывком налетал на избу, упорно расшатывал какие-то ослабшие скрепы, море глухо ревело.

Нептун стонал во сне протяжно, обессиленно.

Сквозь какую-то щель проплеснулась вода на каменку. Замиравшие угли ярко вспыхнули и померкли, зашипели раскаленные камни. В избе понесло сладким банным угаром.

— Страшно мне! — сказал едва слышно Орест Матвеевич и в отчаянии запрокинул голову.

И вдруг около его уха пробежали теплые быстрые губы:

— Дорогой! Хороший! Чернобровенький!

Железные короткие руки схватили его в тесный капкан. Он задохся сразу и упал на нары лицом в сухие вороха водорослей.

— Устя, что ты делаешь? Устя! — рванулся он.

— Чернобровенький! Дорогой! — страстно отозвался мрак.

— Нет, Устя, нет!

Он изо всех сил уперся руками, но Устя грубо и больно ударила по ним локтем, стиснула снова его плечи и могуче привлекла к себе.

Она держала его долго в молчаливых злых объятиях, пока упрямившееся его тело не сдалось и не упала покорно его голова.

— Прости! — послал он в темную даль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Среди ночи Орест Матвеевич проснулся. Близко на крыше с неуемным глухим упорством дождь вел свои контрдансы и шумно выплескивался за стеной в лужу. Ветер раздувал в каменке гаснувшие уголья. От этого вздрагивал мрак в избе, и Орест Матвеевич видел близко нависшие лохмотья копоти. В теплом густом воздухе тянули холодные струи, свежо опахивая лицо, и черные лохмотья на потолке приходили в мерное движение, как водоросли в прибое.

Нептун храпел, сотрясая избу, в лад с могучими налетами дождя и ветра, с гулкой раскатистой пальбой прибоя.

Устя спала. Тяжелая ее рука лежала на его шее. Он снял ее и положил рядом.

Потом склонился над Устей и долго смотрел. На сильном и во сне ее лице легли тени покоя и властного удовлетворения. Она была опять смутно красива — эта лопарка.

Орест Матвеевич мягко прильнул к ее губам и ждал. Устя поджала губы и, недовольно промычав во сне, замотала головой. Он неслышно засмеялся и положил голову на ее высокое плечо. В остром запахе ее подмышек вдруг почудился ему с детства любимый запах старых книг, дорогой аромат книжного тления.

Мысленно рисовал Орест Матвеевич карту этих диких, пустынных берегов и мерил в памяти расстояние до Ленинграда. Тоска шевельнулась в сердце — далеко, так далеко, точно это было во сне и навсегда потеряно за этими скалами, дождем и мраком.

Да, и за этой женщиной с матросской шеей, с пьяными, вялыми губами, с руками, пропахшими рыбой, с телом, от которого резко пахнет вянущими водорослями!..

С тоской стиснул он ее плечи и отшатнулся в испуге, когда тело ее дрогнуло и вытянулось в новом приливе страсти.

V