Черная изба

Катя дернулась: вдруг это один из тех, с бульвара? Лиц она тогда не запомнила, а вид у этого тоже был достаточно потасканный. Лет сорок или больше, треники, растянутая спортивная футболка. Кто он этой Кочерге? Муж?

– Иди, иди! – отмахнулась Кочерга. – Гости у меня.

– Что за гости ночью, Маш? Говорили ведь… – Даже голос у мужика был нудный – нет, точно не алкаш. Алкаш бы вряд ли стал возмущаться нарушением режима.

– Племяшка навестила, тебе-то что? Спи себе. Я птица ночная.

Катя забилась в угол, но мужику наконец удалось ее рассмотреть. Видимо, он счел ее безобидной.

– Маша, ну какая племяшка? У тебя родни в Барнауле нет и не было, не врала бы хоть! – Он скривился, как от зубной боли, но все-таки убрался за дверь.

– Туда. – Кочерга показала костлявой рукой куда-то дальше по коридору. – На кухне посидим. Ты куришь?

– Нет, – растерялась Катя, – я…

– Оке-е-ей, – протянула Кочерга. – А то вот Алексан-дер, – она хрипло хихикнула, – запрещает курить в квартире. Иди, иди!

Катя разулась и послушно потопала по темному коридору вперед, мимо двух дверей – наверное, туалета и ванной. Кухня оказалась справа, тоже темная и тесная. Кочерга хлопнула по выключателю. Под потолком зажглась тусклая лампа в фиолетовом плафоне, делая кухню похожей на аквариум, в котором роль декоративных замков и коряг выполнял заставленный посудой кухонный гарнитур и два холодильника – большой и поменьше. Сходства добавляли длинные зеленые шторы по обеим сторонам окна. Ночной сквозняк слегка колыхал их, как водоросли. Темно-красные панели кухонных шкафов нависали над головой. На газовой плите, старой, но дочиста отдраенной, стоял медный чайник со свистком. Катя думала, таких уже не бывает.

Кочерга достала откуда-то длинную зажигалку и включила газ. Тонкие синие язычки тоже смахивали в этом свете на кораллы или актинии. Она махнула рукой, указывая Кате на мягкий угловой диван у стола:

– Садись давай.

Катя села на краешек. Столешница тоже была старая, белесая и какая-то неправдоподобно чистая, как будто ее каждый день оттирали с содой. Кочерга садиться не стала – прислонилась к дверце невысокого холодильника и запрокинула голову так, что была видна только ее белая тощая шея и острый угол подбородка.

– Про камень, значит, тебе рассказать?

– Д-да. – Катя поежилась и обхватила себя руками. Из окна дуло, и она вспомнила о кофте в рюкзаке. – Только можно я оденусь?

Кочерга пожала плечами, отлепилась от холодильника и взяла с сушилки прозрачный стакан. Пока Катя натягивала худи, она налила себе воды из-под крана и теперь мелкими глотками потягивала ее, не отрывая взгляда от гостьи. В светлых глазах гвоздиками сидели зрачки, такие маленькие, как будто кухню заливало яркое солнце.

– Камень, – наконец медленно проговорила она, ополовинив стакан. – Камень…

Катя не могла понять, вспоминает Кочерга или просто уснула на полуслове. Наконец она встрепенулась и снова сделала глоток воды.

– Камень… Камень – это просто камень, – сказала она внезапно, поводя плечами и выгибая спину, словно пыталась почесать лопатки об холодильник. – Лежал себе в лесу камень, лежал, птички на него гадили, собачки его метили. А потом пришли Липатовы.

– Липатовы? – вздрогнула Катя. Где-то она уже слышала эту фамилию.

– Липатовы, да, – послушно согласилась Кочерга. Кате опять показалось, что она смотрит куда-то сквозь нее.

Помолчав еще минуты три, Кочерга продолжила:

– У этих Липатовых был какой-то бизнес в Питере, но потом пришли серьезные люди. Всей семье пришлось бежать через полстраны, туда, где у жены старшего брата было наследство. Сарайка дощатая и десять соток земли. Туда, где их не додумались бы искать. Липатовы. Два брата-акробата, их жены, их дети и старая мать.

Рассказывая, Кочерга как будто немного вышла из своего странного оцепенения. Она переступила с ноги на ногу, плеснула в стакан еще холодной воды и села на табуретку напротив Кати. Чайник приглушенно засвистел, закипая. Кочерга, не глядя, вытянула руку и погасила газ.

– У моих родителей была пасека. Доход небольшой, нестабильный, как говорят. Мать с отцом ездили торговать медом и воском на рынок в Тогучине. Но в Сергееве тоже была пасека – там было побольше и ульев, и пчел, да и мед получался получше. Сергеевские эти там специально сажали всякое, чтобы мед был вкусный. А у нас сажать было некому. Полдеревни на заработках в городе, другая половина спилась. Липатовы эти были вроде как строители, но строить в Лебяжьем было нечего. Они поставили себе дома – кто ж тогда следил за вырубкой леса? А потом предложили помощь моим родителям…

Кочерга опять затихла. Она то и дело машинально подносила ко рту стакан, отпивала и снова ставила его на стол. От этого бесконечного повторения Катю замутило. Да что происходит? Она беспомощно смотрела на автоматические движения Кочерги, не пытаясь прервать ее или о чем-то спросить.

Через некоторое время Кочерга снова ожила: