Черная Призма

– Вдвое, – сказал Гэвин. – И – да.

– Знаешь, это ты от него унаследовал.

– Что?

– Твой отец всегда делал такие списки целей, чтобы сверяться с ними. Жениться на девушке из подходящей семьи до двадцати пяти, войти в Спектр к сорока – он сделал это в тридцать пять – и так далее. Конечно, он никогда не пытался организовывать свою жизнь по семилетиям.

– Он никогда не хотел стать Призмой сам? – спросил Гэвин.

Она не сразу ответила.

– Призмы обычно держатся всего семь лет.

Для моего отца маловато. Понимаю.

– Он хотел больше сыновей и дочерей, не так ли? – Даже после Севастиана. Больше инструментов. Больше оружия, если другие выйдут из строя.

Она ничего не сказала.

– Я хочу домой, Гэвин. Я уже много лет хотела Освобождения. Я так устала.

На миг у Гэвина перехватило дыхание. Его мать была квинтэссенцией жизни. Красота, энергия, ум, добрый нрав. И услышать от нее эту речь, будто она была сломлена, будто хочет уйти, – это было как удар под дых.

– Конечно, твой отец никогда не позволит, – печально улыбнулась она. – Но как бы то ни было, где-то в последующие пять лет я это сделаю. Я похоронила двоих сыновей. Я не буду хоронить тебя. – Значит, она просто предупреждает его, дает ему время подготовиться. Оролам, он не хотел даже думать об этом. Его мать была его единственным собеседником, лучшим советником, она чуяла опасность издалека и любила его, несмотря ни на что. – Итак, как твои семь целей? Хоть одной из них достиг? – спросила она, возвращаясь к безопасной теме, хотя и знала, что он уклонится.

– Я научился летать. Это заняло большую часть прошлого года.

Она посмотрела на него так, словно не понимала, шутит он или нет.

– Это может оказаться полезным, – осторожно сказала она.

Гэвин рассмеялся.

– Ты серьезно, – сказала она.

– Мне надо будет взять тебя в поездку – в полет? – как-нибудь, – сказал Гэвин. – Тебе понравится.

– Ты уверен, что сумеешь так отвлечь меня от того, чтобы вытянуть из тебя остальные твои цели?

– Абсолютно, – с насмешливой серьезностью сказал Гэвин. – У меня был лучший учитель.

– Хорошо, – сказала она. – Теперь ступай. – Он был на полпути к дверям, когда она окликнула его.

– Гэвин! – сказала она, хотя ее глаза называли его Дазеном. – Будь осторожен. Ты знаешь, каков может быть твой отец, когда кто-то не желает выполнять его волю.

Глава 50

Кип проснулся с затекшей рукой. Во сне его мать держала его голову на коленях. Это был не сон – это были наполовину воспоминания. Он был мал. Мать пропускала его пряди между пальцами, глаза ее были красными и распухшими. Обычно красные глаза обозначали, что она накурилась, но в то утро от нее не пахло ни «дурью», ни выпивкой. Прости, говорила она, мне так жаль. Я завязала. Теперь все будет иначе. Обещаю.

Он приоткрыл слипшийся от сна глаз и застонал. Это хорошо, мам, но ты можешь не придавливать мою руку? Он перекатился на бок. Он спал на земле? На ковре? О! Кровь снова стала медленно поступать в руку, и она начала ныть. Он растирал ее, пока чувствительность не вернулась.

Где он? А, в комнате Лив. Едва светало.

Сев, Кип увидел входящую в комнату женщину. Может, звук открываемой двери разбудил его. Лив, наверное, спала где-то в другом месте. Покрывало на ее постели не было смято.

– Доброе утро, Кип, – сказала женщина. Она была темнокожей, с тяжелым лбом, курчавыми волосами и ярким золотым шарфом вокруг шеи. Она была ширококостной, очень высокой, с широкими тяжелыми плечами и платьем с ярким зеленым узором, смотревшимся на ней как парус на галлеасе. – Уже рассвет, время твоего первого урока. Я госпожа Хелель.

– Вы мой магистр? – сказал Кип, растирая ноющую руку.

– О да, – улыбнулась она, хотя глаза остались холодными. – И сегодняшний урок ты запомнишь на всю жизнь. Вставай, Кип.

Кип встал. Она прошла мимо него и открыла дверь на маленький балкон комнаты Лив.

– Быстрее, – сказала она. – Тебе надо это увидеть прежде, чем солнце поднимется над горизонтом.

Всклокоченный, с распухшим ртом и вонючим дыханием, с ноющей рукой, Кип облизнул губы и шагнул мимо госпожи Хелель. Глаза ее были темны и пронзительны – настолько темны, что он даже не мог сказать, какой цвет она извлекает.

Странно. Я вроде должен видеть малейшие различия в цветах, не заметные для большинства людей, а я не могу даже сказать, какого цвета у нее радужки. Он шагнул на балкон из чистого желтого люксина. Кроме потеков воды и разводов грязи он был неестественно прозрачен.

Несмотря на вчерашний разговор с Лив, из которого он узнал, что желтый – один из самых прочных известных материалов, Кип опасливо попробовал, выдерживает ли балкон его вес. Естественно, тот был прочен. Поскольку башни расходились словно лепестки цветка, упав отсюда, Кип разбился бы о камни в сотне футов внизу, прямо у воды. Для этажей выше было еще хуже, они выдавались дальше. Он сглотнул и попытался смотреть на восходящее солнце.

– У нас не весь день, Кип, – сказала госпожа Хелель. В ее голосе было какое-то напряжение.