Сережа не хуже насмешливого своего любовника знал, что не жилось бы — но как хотелось хоть что-то возразить, хоть что-то доказать, и не дали сейчас этого сделать лишь движущиеся внутри пальцы, смазанные потеплевшим от кожи маслом. От чужого насмешливо-нежного шепота по коже волнами мурашки расходились, а Радин продолжал мучительно-медленно изласкивать изнутри тело юного любовника, целуя в плечи и покусывая шею, пока тот не выдохнул умоляюще:
— Пожалуйста… Олежа, п-пожалуйста, в-возьми меня… м-меня ноги уже не держат… не м-мучай…
Он и правда весь мелко дрожал, с трудом сдерживая собственное желание, от которого выть, во весь голос стонать хотелось и подаваться на умелые тонкие пальцы, растягивающие и расслабляющие, и старший прекрасно видел это.
— Хорошо, хорошо, — усмехнулся он, касаясь губами темнеющего на белоснежной в лунном свете коже пятна собственнической отметины на плече, но лишь вновь прошелся подушечками по чувствительной горячей точке. — Как мне тебя взять, mon angelot? — голос его стал глубже и чуть более хриплым — Олег знал, что такие разговоры смущают его любовника, и от этого его собственное возбуждение лишь возрастало. — Может быть, так же, как ты сейчас стоишь? Как девку деревенскую на сеновале? Или ты предпочтешь видеть меня и то, как я буду тебя любить? Или, может… сам захочешь взять на себя часть контроля, оседлав меня, словно наездник?..
— Хватит, хватит, хватит…
Голос Сережи дрожал почти до слез. Желание сводило его с ума, а такие вопросы лишь сильнее его распаляли, заставляя чувствовать, как с каждым словом и толчком чужих пальцев все сильнее разгорается жар внизу живота, волнами прокатывающийся по всему телу.
— В-возьми, как сам х-хочешь, мне все равно, только в-возьми уже…
Олег усмехнулся и медленно высвободил пальцы, вытирая их о прогнувшуюся тут же поясницу застонавшего любовника, легкими движениями ладони смазал оставшимся на руке розовым маслом собственный член и сжал чужие бедра, рывком перевернув юношу на спину и подтягивая к себе — тот едва успел перехватить ладонями изголовье, чтобы не вывернуть запястья.
— Ты знаешь, что я всегда рад увидеть, как ты, говорящий мне постоянно о своей ненависти, таешь от нашей любви и плачешь, как девочка. Мне нравится видеть, как ты кусаешь губы, пытаясь не застонать от удовольствия, которое я тебе дарю, как жмуришься, выгибаясь… — закинув тонкую ногу юноши на плечо, крепко сжав одной ладонью изгиб чужой талии и слегка помогая себе второй, Радин медленно толкнулся в чужое тело, с наслаждением выдыхая. — Ты все еще такой узкий, боже, поверить не могу, что ты и впрямь мне не изменяешь… по крайней мере, не в этом плане.
Сережа всхлипнул, до боли сжимая изголовье, едва не срывая ногти о дерево, но промолчал. Промолчал о том, что никогда и никому не отдастся, кроме него, никогда и ни с кем не был и не будет настолько близок, настолько открыт — и промолчал о том, что никогда не изменит, о том, что одна мысль о возможности подобного — болезненна и мерзка…
Медленные, поначалу неглубокие и почти осторожные движения чужого твердого от возбуждения члена внутри заставляли его выгибаться и подаваться на них, в кровь закусывая губы. Олег усмехнулся, позволяя болезненно-выпрямленной ноге спасть с его плеча на локоть, наклонился к вьющемуся на серых простынях любовнику, слизнул проступившую на обветренной коже кровь и поцеловал — грубо, властно, глубоко, не позволяя отстраниться, когда толчки стали сильнее и быстрее, не позволяя Сереже даже вдохнуть нормально, и оборвал этот поцелуй лишь когда златовласый юноша не сдержался и застонал в чужие губы.
— Вот, наконец-то. А то скулил, шипел тут, как перепуганный котенок. Я уж подумал было, что тебе не нравится, что я делаю.
— Н-нравится… Но… усмфха-ах… услышат же… Ты сам сказал… потише… — на длинных светлых ресницах дрожали капельки слез.
Олег поморщился и, разжав ладонь, гладившую Вершинина по поясу и ребрам, накрыл ей чужие губы.
— Ничего. Теперь не услышат, хоть кричи. Но лучше, — он усмехнулся, резким рывком вбившись в чужое тело на всю длину и продолжая двигаться с полным размахом и со всей силой. -…лучше и правда кричи. Покажи мне, насколько тебе это нравится, и не разочаруй меня.
Мужчина приник губами к изогнутой шее, обрамленной золотыми прядями, чувствуя, как изгибается под ним чужое тело, как отчаянно сжимает Сережа коленом его локоть, погладил напряженное тонкое бедро парня и медленно, со вкусом, сжал зубы на вскинутом костлявом плече.
Шепот его казался ласковым шипением, вкрадчивым ядом смыкающего кольца вокруг беззащитной жертвы змея.
— Ты мой, жемчужинка. Ты мой, мой, мой…
— Твой… — почти немо выдыхал в зажавшую рот ладонь Вершинин, теряя себя в темноте и болезненном удовольствии. Опьянение лишь обостряло ощущения, почти отступив, но оба казались пьяными, сплетаясь телами на поскрипывающей гостиничной кровати, обмениваясь горячими глубокими поцелуями и царапинами на коже…