Черная роза (СИ)

Олег не жалел юного своего любовника ни капли, изласкивая его тело до боли, сжимая до кровоподтеков, целуя плечи и шею до алых пятен, вталкиваясь в раскрытые бедра с порой лишней резкостью. Но Сережа только стонал в сменившие закрывшую рот руку любовника свои ладони, выгибался, кусая пальцы, просил почти неосмысленно — «Сильнее!» — словно надеясь слиться воедино с чужим телом, подмахивал бедрами навстречу чужим, каждый раз вздрагивая всем телом, повторяя бесконечно молитвенное «о боже…» и чужое имя.

Ощущения, эмоции, глубокие чувства и искренняя преданность, ощущающаяся в каждом выстонанном слове «твой», безумная, болезненная, но самая настоящая любовь… и такая же искренняя безумная ненависть — все сплеталось в разуме Вершинина, одновременно отрезвляя и опьяняя, заставляя сходить с ума, упираться ладонями в чужую грудь, словно отталкивая грубоватого и властного любовника, — и тут же прижиматься всем телом, стискивая руками, хватаясь, как за последнее спасение, выстанывать имя Радина снова и снова, видя перед собой лишь чужие такие же пьяные от чувств и ощущений глаза и хищную, змеиную улыбку.

Сережа даже не понял, когда и почему Радин вдруг, до самого конца вжавшись в его бедра, замер, отстранился через секунд пять, полностью выходя из его тела, и, проведя поцелуями дорожку от ключиц вниз по влажному от пота тонкому телу, выгнувшемуся от болезненного нетерпения, вобрал в рот напряженный и горячий член юноши, помогая себе рукой, почти сразу найдя нужный ритм и доводя любовника почти до обморока.

Удовольствие и отчаянная горечь захлестывали поэта с головой, в какой-то момент раскрасив красноватую мглу под веками вспышками искр, изогнув тело в самой горячей, сладкой и острой судороге и заставив излиться в сжимающую его член ласковой ладони.

— Ты постоянно заставляешь меня доводить тебя до пика, — проворчал, вытирая ладонь о простынь и укладываясь рядом, Олег, сладко и легко целуя пытающегося отдышаться Вершинина. — Ненавижу это. Иди-ка сюда, mon angelot, погреешь меня, холодно же теперь…

Сережа неосознанно прильнул к чужому телу, уложив голову на плечо и рассеянно перебирая черные пряди, пропитанные влагой. Прошептал, улыбаясь:

— Олежа, ты… ты не уйдешь же сейчас, да?..

— А кто меня прочь отсылал всего, кажется, час назад? — в насмешливом взгляде можно было бы прочитать презрение, если бы золотоволосый поднял голову. — Говорил, что ненавидишь…

— Ненавижу, — слабо кивнул юноша, но тут же прижался губами к чужой шее и выдохнул тихо. — Как никого иного никогда не смогу ненавидеть. Ты же ублюдок последний, Олежа. Но… не уходи. Одиночество хуже тебя.

Радин хмыкнул, покровительственно приобнимая любовника за плечи и поглаживая по спутанным волосам.

— До рассвета я буду здесь. Но не надейся, что я оставлю тебя в покое.

— Как и каждый раз… — усмехнулся остро и болезненно Вершинин, прикрывая глаза.

========== Глава 3. Силки ==========

Радин собирался медленно, словно высокомерно позволяя засыпающему любовнику незаметно, делая вид, что совершенно не заинтересован ничем, кроме подушки, любоваться подтянутым, белым, как античный мрамор, телом, посеребренным лучами тусклого рассвета, пробивающегося упрямо сквозь тучи.

— Я клянусь, это был последний раз, черт тебя возьми, последний раз, когда я прихожу, — раздраженно шипел Олег, безуспешно пытаясь попасть рукой в вывернутый рукав. — С этим пора закачивать, Вершинин. Никогда, слышишь, никогда больше…

— Я тоже так думаю, Олеженька, но… — златовласый падший ангел, прогнувшись, как кошка под солнцем, вытянулся на кровати, обнаженный и остро пахнущий спиртом — в течение ночи он как-то незаметно для Радина доуговорил-таки графин уже теплой водки, становясь все податливее, спокойнее и мягче, настолько, что в последний «заход» сам изласкал старшего так, что тот и пяти минут не продержался.

— Но что?.. — раздраженно фыркнул брюнет, с трудом отворачиваясь от неестественно привлекательной такой картины и мысленно напоминая себе обещание в следующий раз не увлекаться настолько собственнической попыткой как можно ярче отметить «занятость» чужого тела. Тонкие покрасневшие царапины, красновато-пурпурные пятна жестких засосов и укусов по плечам, фиолетовые кровоподтеки от пальцев — на поясе, на бедрах, на запястьях, на ребрах… По всему телу Вершинина, почти мурлычущего от слабости и тяжести, остались яркие следы их встречи.

Сережа снова потянулся, поворачиваясь набок, подкладывая руку под скулу и, прищурив один глаз, вполголоса пропел:

— Но ты все равно вернешься. Потребуешь меня к себе, как обычно, или сам пойдешь на мой зов, как сегодня. Ты все равно вернешься, Олежа. Ты всегда будешь возвращаться, что бы ни говорил, и никуда от меня не денешься…

Он помрачнел тут же, словно вспомнил что-то, но договорить не успел — тонкие ладони полураздетого аристократа сомкнулись на тонкой шее, медленно, по-змеиному мучительно сжимая кольцо.

Глаза, почти черные, бешено горели.