Чернила и огонь

В свою очередь, Марла была убеждена, что оборвать общение с Олегом было самым разумным решением, которое я могла принять. Когда я ей об этом рассказала, то единственное, что она мне ответила: она не понимает, почему я не послала его раньше.

Из размышлений меня выдернуло какое-то ворчание. Заерзав на инвалидном кресле, Жозефина бросила на сына жесткий, суровый взгляд.

– А что случилось с Хербстом? – перевел мужчина.

Он задал этот вопрос скептическим тоном, словно речь шла о какой-то незначительной теме, а не о том, ради чего он заставил меня туда поехать, в чем я все меньше и меньше сомневалась.

– Он жил во Вроцлаве до 1969 года, – объяснила я. – В середине этого года его следы оборвались. Возможно, он эмигрировал в другую страну или даже умер, впрочем, в последнем я сомневаюсь.

Марла несколько дней расследовала это дело. Она изучила несколько баз данных, но ей не удалось найти никаких доказательств смерти Хербста. Ни в некрологах, ни в официальных реестрах никакого библиофила, умершего в Польше, не значилось.

– Единственное, что мы выяснили – он вел дела с продавцом книг по имени Энри Каминский вплоть до дня своего исчезновения. Он продал ему большие партии книг, как будто хотел избавиться от части своей коллекции или, скорее, как будто ему нужно было поскорее собрать побольше денег.

– Вы полагаете, он мог переехать в другую страну?

Я не стала ничего отвечать, хотя это было самой правдоподобной теорией, особенно учитывая, что книги, который он продал Энри, явно были не самыми ценными в его коллекции. Человек, который занимался разграблением самых важных учреждений и коллекций Европы, имел бы на руках великолепную библиотеку. По сравнению с ней те книги, что он оставил во Вроцлаве, были лишь жалкими крохами. Примером этому служили «Остров сокровищ» и «Отважные капитаны» – безмолвные свидетели нашего разговора.

– А у вас есть какие-то предположения, куда он мог сбежать? – Явная апатия, с которой Фритц-Брионес задавал эти вопросы, понемногу ослабевала, выдавая его намерение найти что-то еще. Жозефина тоже взглянула на меня пристально. Казалось, судьба Хербста имела для нее гораздо большее значение, чем обретение библиотеки собственного отца, чего я опасалась с самого начала и в чем у меня не оставалось ни малейших сомнений.

Я какое-то время продумывала варианты ответа. У меня тоже возникло ощущение, что вопрос так и остался нерешенным и что смириться с внезапным исчезновением Хербста было чересчур легким путем, на который ни один из сидевших передо мной людей не был готов согласиться.

– Это еще не конец, да? – Я задала этот вопрос, глядя сначала на Жозефину, а потом и на ее сына. Эдельмиро Фритц-Брионес посмотрел на меня с самодовольным выражением лица, словно не посчитал этот вопрос достойным ответа. – Мать вашу, – возмутилась я, – то есть вы хотите, чтобы я его нашла!

Произнеся это вслух, я еще больше осознала бессмысленность этой задачи. Это было безумием. Полной чушью. Фритц-Брионес и его мать хотели, чтобы я нашла Хербста, как будто я была охотницей на нацистов. Но это дело не только выходило за рамки моей компетенции, но и не имело никакого смысла. Очевидно, что его уже не было в живых. Почему им было так интересно узнать, что с ним стало? Что им дала бы информация о том, где он обосновался и как умер?

Заметив, что я задумалась, Фритц-Брионес снова сосредоточил взгляд на своих руках, сложенных на столе.

– Я обещаю вам щедрое вознаграждение, если вы выясните, что с ним стало.

Он произнес это предложение настолько тихо, что я бы даже не расслышала его, если бы не ожидала услышать. У меня сложилось впечатление, что мужчина сделал это с неохотой, будто оно не вызывало у него особенного энтузиазма.

Тогда я взглянула на его мать и все поняла.

Жозефина сидела с мрачным лицом и взглядом, исполненным ненависти, которая, казалось, пронизывала каждое нервное окончание ее измученного временем и ожиданием тела. Она цеплялась за это дело с решительностью, не позволявшей ей оставить все как есть, довольствуясь расплывчатыми теориями, которые устраивали всех остальных.

В свою очередь, Эдельмиро Фритц-Брионес рассматривал свои руки, словно не решался поднять глаз и встретиться взглядом с матерью. «Сложно строить отношения с человеком, пережившим Холокост», – заявил он во время нашего прошлого разговора. Теперь я понимала, что он был прав, и передо мной был живой пример того, как ненависть способна разрушить отношения между сыном и матерью, несмотря на то, как много лет прошло после всего произошедшего.

Я встала. Казалось, Фритц-Брионес не заметил этого движения, но Жозефина наблюдала, как я ухожу, поджав губы. Я покинула этих двоих: молчаливых, одиноких и охваченных печалью людей, пожертвовавших своей жизнью и счастьем ради преследования человека, которого эта старушка считала ответственным за все пережитое зло. Он был олицетворением нацистского режима, из-за которого погибли ее родители и сама Жозефина попала в концлагерь, где лишь ей самой и одному Богу было известно, на что ей пришлось пойти, чтобы выжить.

54